Без приглашения

Я наскреб в карманах и отсчитал Винскому рубль сорок. Он взял и не поморщился.

— Бутылки не прихватите? — спросил я.

— Пустые? — он усмехнулся.

Пантелей взял его за плечи и подтолкнул к двери:

— Иди просвежись. Знаю, что будешь меня ждать, но только не подслушивай у двери… Именно так — не подслушивай!.. А лучше б ты поторопился к Амине. Все ж таки должен поинтересоваться, чем кончились у нее переговоры в министерстве, что сказал министр. Он же сегодня обещал ее принять. Или тебе все равно?

*

На всем скаку остановить у края пропасти коня…

Что ж, это можно. Если конь послушный — это можно. Он еще долго будет дико озираться. От головы по всему крупу пробежит мелкая дрожь. И разгоряченный всадник, чуть не вылетев из седла, будет рад его послушанию и своему наездническому искусству… Не верьте спокойствию всадника, оно деланное. И это хорошо. Не то хорошо, что спокойствие деланное, а то, что горец умеет… Да, горец умеет и вовремя пришпорить, и вовремя осадить своего скакуна, и показаться перед народом с лицом спокойным, уверенным, холодным.

А что в душе?

Там может быть ликование, там может быть страх — страх неудачи.

А верите ли вы в способность мгновенно перевоплощаться? Не артистически перевоплощаться, поражая быстротой смены грима и костюма и всей манеры. Мы смотрим на великолепного Райкина: только что был старым профессором, через пять секунд явился молоденькой домработницей. Недавно нам показали короткий документальный кинофильм. Мы увидели, что делается за кулисами, как в невероятной спешке артист переодевается; у него все подготовлено — и фартук, и парик с женской прической. Как по конвейеру, помощники ему подбирают запасные части. Перед самым выходом на сцену — зеркало. Артист мельком, но очень придирчиво всматривается в свое отражение, и вот уж готова новая улыбка. Он уверенным шагом выходит к рампе, и зал дружно аплодирует.

А что в душе?

О том, что происходит в душе артиста, написано много. И о том, как волнуется, и о том, как огромным волевым напряжением гасит в себе все, что тревожит: измену любимой, болезнь ребенка или… или просто скверное настроение. Артист принадлежит публике.

Артиста называют волшебником.

А встречали вы когда-нибудь всамделишных волшебников? Вот перед вами простецкий малый. Нет у него колпака звездочета, нет седой бороды и не то что мазка, даже капельки грима. Он обыкновенный. Хотя и рыжий, но слишком даже обыкновенный. Подверженный влиянию улицы с ее грубоватым говором. Подверженный дежурному увлечению носить что попало и как попало. Да, его подверженности обыкновенны. Он грубоват. Пожалуй, даже груб. Тот волшебник, о котором хочу рассказать, был излишне груб — чуть ли не взашей вытолкал родного брата. Старшего.

А потом… остановил себя на полном скаку. И ничего в нем не дрожало. Честное слово — не перевоплощался. Спокойно отворил кованый ларец с невиданными драгоценностями. Ни о чем ее предупреждал, не делал таинственного знака, не восклицал: «Внимание!»… Да ведь и не ларец открыл, а просто развязал тесемки на синей папке.

Драгоценности я, пожалуй, напрасно упомянул. И ларец тоже. Но остальное — правда. Волшебство произошло. Поднялась верхняя крышка папки…

Нет, лучше по порядку. Молодой художник, студент пятого курса Пантелей Винский, выпроводив брата, преобразился без малейшей натуги. Легким шагом прошел от двери к письменному столу, попросил сесть рядом.

— Подписывать договор не стану ни при каких обстоятельствах! — по инерции говорил я. — Может, думаете переубедить, очаровать?..

Пантелей Винский, о котором я еще не знал, что он волшебник, меня оборвал:

— Вы что? В этом вопросе чокнутый? Наподобие бати? Вроде бы не похоже. — Он заговорил вполголоса: — Давайте так. Об этом кончили. Хотя вы старше, но тут поведу я. Уговор? Теперь для полноты ясности. Преддипломку я провел на Кавказе и в Закавказье. Львиный кусок отхватил в Дагестане… В смысле средств на поездку — помог Яшка, иначе говоря — батя. Чтобы лишнего не возникло, кратко скажу: брат с двадцати своих лет материально меня тянул; сердечно тянул и от души. Был кормильцем, одевальцем и обувальцем. Так что полным жмотом не назовешь. Просто он психоват и вообразил себя писателем. Но мы-то с вами имеем представление, правда? В союз не приняли — переживает… Он и не халтурщик. Притом лишнего ворочать не станет. Очень увлекается: и туда и сюда — и кино, и радио, и телевидение, и стихи, и песни, и переводы, — ему все надо. Был актером. Настоящим. Когда жили в Ростове или, например, в Краснодаре, в Баку — к какому режиссеру ни ткнется, получает ответ: «Давай, Яша, коллектив тебя уважает, роль получишь хоть завтра. Одно обещай — без склок. И… не женись каждый месяц». Так кочевали из города в город, представляете: за десять лет в семи школах. Начинал в Армавире, кончал в Тбилиси…

Тут Пантелей стал говорить громко, четко: