Без приглашения

— Кавказ природой и характером может воспитать художника. Для человека со склонностью к творчеству нет важнее восприятия детских лет. Согласны? Для меня море… жидковато. Понятно, люблю купаться, нырять в волну. Но вижу море недостаточно. Перед морем — должник. Влекут горы. Не столько краски, сколько резкость и глубь. У моря профиля нет. У гор — профиль. Скала, оскал, сабля, кинжал, подбородок, нос, ус… Конь — на скаку, сакля — на весу. Орел, тур, чабан в бурке. Острый дождь — боковой; острый ветер — угловой; острое солнце — луч режет. Шампур, костер, дым. А человек? Горец? Откуда ни взглянешь — острый угол. Но ведь и плавность, плавность. Верно… Найди плавность угла — тогда ты будешь Рерих, в в смысле — бог. Только Рерих — бог гималайский, бог синевы и расплава. Кавказ отвесней. Правильно говорю, нет? Кавказ ответственней… — Пантелей сильно покраснел: — Я прошу, того, не сердитесь. Мелю. Пока так надо. Теперь — тихо. Кое-что расскажу.

Он развязал тесемки на папке, оглянулся на дверь.

— Может, запереть? — спросил я.

— Не! Будем шепотом. Гляньте сюда.

Я думал увидеть рисунки, но в папке оказалась другая папка. Красная. По цвету — точь-в-точь Аминина сумка.

Пантелей продолжал шептать:

— Вот. Это мне дала Амина. Рукопись ее собственная. Дала как ориентир, чтобы лучше виделся Дагестан. Тогда еще о том, чтобы переводить для вас книгу, и речи не было. В общем — подспорье к дипломной работе. Понятно?

— Чтобы создать настроение? — спросил я тоже полушепотом.

— И для настроения… Но это ладно, никого не касается. Амина мне доверила, и все. Точка! Но я ж не предполагал, что перевернется. Правда? Меня с Аминой познакомил Яшка. Он и она приходили к нам работать. Я живу в квартире жены; женат. А когда Яшка и Амина от сценария освобождались и эта вот рукопись была не нужна — я брал читать… Открывайте, смотрите!

Так вот она — рукопись дневника Кавсарат. Рукопись в прямом смысле. То есть написанная рукой Амины. Очень аккуратным детским почерком.

— Листайте, листайте, — сказал Пантелей. — Побыстрей!

Я перевернул страницу, другую. Некоторые строчки были вычеркнуты грубыми черными линиями. Правка решительная… Нет, не правка. Пока видны только сокращения.

— Дальше, дальше! — подгонял Пантелей.

Теперь были вычеркнуты целые страницы. На некоторых сбоку мужской почерк выводил: «Надо!»

— Соображаете? — спросил Пантелей, заглядывая мне в лицо. — Хотя бы отчасти?

— Кажется, да, — шепотом откликнулся я.

— Ну и чудненько. Видели — ни одной поправки. Он бы мог, но зачем? У нее чисто, я сам читал. Батя не без способностей, но пустой. Он в жизни актер, понимаете? В таком вот случае на кой ему потеть? Стиля не трогает. А грамматика ему вообще до лампочки. Исключительно стрижет и бреет. Не только Амину — любого… Так вся рукопись. Дошло?.. Теперь мы эту папку сунем под рисунки, и пусть Яшка входит — мы заняты делом. Смотрите, разглядывайте.

— Так почему было не запереться? — спросил я.

— Надо знать характер. Он бы сломал дверь. Выйдите — стоит, слушает. Я не для вас, для него декламировал… А может, и не подслушивает… Черт его знает. Мог и уйти. Ладно, черт с ним. Пока буду тихонечко рассказывать, а вы проглядывайте мои Кавказы. У меня много Кавказов, и все разные: ищу душу. Не всегда удается. Вам вполне может не понравиться, не обращайте внимания. Важно, чтобы листали. То, что буду говорить, касается и вас…

*

Пантелей нажал кнопку — вспыхнула моя настольная лампа. Оказывается, до того мы сидели в полутьме. Я уже, кажется, достаточно ясно сказал — он был волшебником.

Сказал, но не доказал.

В начале книги, обращаясь к читателю, я просил о помощи. Сейчас, когда осталось дописать несколько страниц, помощь нужна больше, чем когда-либо. Помогать, не понимая? Задача трудная, тем более трудная, что непонимающий автор зовет помочь непонимающего читателя.

Для чего пришел второй Винский?

Старший брат утверждал, что десять лет назад был таким, как Пантелей. Мало того, он уверенно заявил: через десять, то есть достигнув тридцати трех годков, младший превратится в точное его подобие.

Помните, младший ответил: «Черта с два!» Решительно, с темпераментом. Конечно, если понимать буквально, вряд ли Пантелей станет Яковом. Но только подумать: в свои двадцать три года студент П. Винский уже внимателен к деловой стороне. Выходит, что, упрекая брата в увлечении юриспруденцией, и сам копается в этих вопросах.

Меркантильность, мелочность — так получается?

Антона Павловича Чехова обманывал близкий его друг — издатель Суворин. Под видом благодеяния навязал кабальный договор. Все видели — Чехов не видел. Чехов писал Суворину дружеские письма, говорил, как с равным. Писатель тончайшего ума, художник, досконально изучивший человеческую душу… Может быть, он только делал вид, что не понимает, как друг его обворовывает. А может быть, не желал понимать? Считал, что художнику вредно такое понимание? Вредно и опасно?

Теперь, когда пишу, я уже кое-что себе уяснил. Но осталось всего несколько страниц, неужели истратим их на юриспруденцию?

Потому-то и нужна помощь читателя.