Без семьи

— Ты можешь свернуть себе шею, — пробовал было удержать меня Витали. Но я, не слушая его, бросился к дереву, и, цепляясь за коротенькие сучки, добрался до большой ветки. Здесь я немного передохнул и затем начал осторолаю карабкаться дальше. Проказник не откликался на мой зов и только пристально глядел на меня своими блестящими глазками. Когда я, наконец, добрался до него и протянул руку, чтобы схватить его, он прыгнул на другую ветку. Я полез было за ним, но он снова перепрыгнул на другую ветку. Меня уже начало охватывать отчаяние, когда вдруг Проказник быстро спустился на крышу шалаша, а оттуда прыгнул на плечо Витали и мгновенно спрятался под его куртку.

^{«Цепляясь за коротенькие сучки, я добрался до большой ветки».}

Теперь нам оставалось выяснить, что сталось с нашими собаками. На снегу ясно были видны следы волков. Дальше следы собак исчезли, снег был плотно утоптан и на нем видны были следы крови.

Картина была совершенно ясная: собаки погибли в волчьих зубах.

Необходимо было теперь скорее позаботиться о Проказнике. Витали посадил его перед огнем и завернул в нагретое одеяльце. Мы молча сидели около него.

Я горько упрекал себя в том, что заснул и допустил, чтобы огонь погас. Если бы огонь не погас, волки не осмелились бы подойти к шалашу и собаки не погибли бы. Мне хотелось, чтобы Витали хорошенько побранил меня, даже, пожалуй, побил. Но он не сказал ни одного слова. Он сидел, погруженный в глубокую задумчивость, опустив голову на руки. Время от времени Витали просовывал руку под одеяло и дотрагивался до обезьянки, чтобы узнать, согрелась ли она. Но Проказник продолжал дрожать всем телом.

— Нужно добраться до какой-нибудь деревни, — сказал, наконец, Витали. — Здесь Проказник умрет.

Он завернул обезьянку плотнее в одеяло и положил под куртку к себе на грудь. Когда мы отошли на некоторое расстояние от шалаша, Витали еще раз обернулся, посмотрел на него и сказал:

— Вот приют, за который пришлось нам дорого заплатить! Голос его при этом задрожал.

Было очень трудно итти по глубокому снегу. Мы вязли в нем и с трудом продвигались вперед. Наконец, показались крыши какого-то селения.

Витали на этот раз не обратил внимания на постоялый двор, где мы обычно останавливались, а направился к одной из лучших гостиниц. Здесь он потребовал, чтобы нам отвели хорошую комнату и немедленно затопили печь.

— Скорее раздевайся и ложись в постель, — сказал он мне, как только мы расположились в комнате. Я с удивлением посмотрел на него, но не решился противоречить и, раздевшись, мигом скользнул под пуховую перину.

— Постарайся хорошенько согреться, — сказал он. — Чем жарче тебе будет, тем лучше.

Через несколько минут он нетерпеливо осведомился, согрелся ли я уже.

— Мне так жарко, что трудно дышать, — ответил я.

— Вот и прекрасно — сказал он, и, положив около меня Проказника, велел мне прижать его к себе.

Проказник, всегда такой неугомонный и непослушный, теперь покорно подчинился всему, что от него требовали. Он прижался ко мне и не шевелился. Его тело горело, точно в огне. Витали спустился в кухню и вернулся с рюмкой горячего подслащенного вина. Он хотел дать несколько ложечек Проказнику, но тот стиснул зубы и смотрел на нас такими жалобными глазами, как будто просил не мучить его.

Витали был очень расстроен: если Проказник отказывался от подслащенного вина, которое он так любил, значит, он очень болен.

Время от времени Проказник высовывал из-под одеяла свою маленькую ручку.

Витали объяснил мне, что у Проказника было когда-то воспаление легких. Ему тогда пустили кровь, и он выздоровел. Теперь, должно быть, он просил, чтобы ему и на этот раз пустили кровь.

Витали решил пойти за доктором, а мне велел лежать в постели и держать возле себя Проказника.

Он скоро вернулся с пожилым человеком в золотых очках. Это был доктор. Опасаясь, что он не пойдет лечить обезьяну, Витали не сказал ему, кто болен. И потому доктор, увидав в постели меня, красного, как пион, подошел и приложил мне руку ко лбу.

— Прилив крови, — сказал он и покачал головою с видом, не предвещавшим ничего хорошего.

Испугавшись, что он пустит мне кровь, я поспешил заявить, что не болен.

— Не болен? Мальчик бредит, — сказал доктор.

Тогда я поднял одеяло и показал на Проказника, который лежал, обняв меня за шею.

— Вот кто болен, — сказал я. Доктор попятился и обернулся к Витали.

— Обезьяна! — с негодованием воскликнул он. — Так вы приглашали меня лечить обезьяну, да еще в такую погоду!

Он повернулся и пошел к двери. Но Витали остановил доктора и стал рассказывать ему, как нас застал на дороге снег и как Проказник, испугавшись волков, взлез на дерево, просидел на нем до рассвета и сильно простудился.

— Конечно, это только обезьяна, — в заключение сказал Витали, — но это наш товарищ, наш друг. Разве мог я доверить ее ветеринару? К тому же находят, что обезьяна, по своему строению, ближе всего подходит к человеку.

Кончилось тем, что доктор отошел от двери. В то время, как Витали говорил, Проказник несколько раз высовывал ручку из-под одеяла.