Без семьи

Замечательный талант у Витали? У моего хозяина? У моего хозяина, который показывает ученых собак? Я был поражен.

— Какой может быть талант у такого старика, как я, — возразил Витали.

— Не подумайте, что я спрашиваю вас из пустого любопытства… — начала было дама.

— Я охотно объясню то, что могло вам показаться странным, — прервал ее Витали. — Вас, наверное, удивило, что человек, показывающий ученую собаку, поет арии из оперы. А, между тем, тут нет ничего удивительного. Не всегда занимался я тем, чем занимаюсь теперь. В молодости, много лет тому назад, я был… лакеем знаменитого певца и запомнил несколько арий, которые пел мой хозяин. Вот и все.

Дама пристально посмотрела на Витали, который чувствовал себя не совсем хорошо.

— До свидания, — сказала она, — и позвольте мне поблагодарить вас еще раз за доставленное удовольствие.

Она нагнулась к Капи и положила в чашку золотую монету.

Витали посмотрел ей вслед и с досадой пробормотал что-то по-итальянски.

— Она дала Капи золотой, — сказал я.

— Золотой? — машинально повторил он. — Ах, я и забыл про бедного Проказника. Идем к нему.

Мы собрали наши вещи и ушли на постоялый двор. Я первый вбежал по лестнице и вошел в комнату. Огонь потух, но уголья еще тлели. Я зажег свечу, удивляясь, что не слышно Проказника.

Он лежал на одеяле в своем генеральском мундире и, по-видимому, спал. Я нагнулся к нему и осторожно взял его за руку, чтобы разбудить. Его рука была холодна, как лед. В это время Витали вошел в комнату.

— Проказник озяб, — сказал я.

Витали нагнулся над ним.

— Нет, Проказник не озяб, а умер, — грустно проговорил он.

Бедная обезьянка торопилась помочь нашему представлению, но смерть застала ее врасплох.

ГЛАВА 15 В трущобах Парижа

Целыми днями шли мы по покрытым снегом дорогам к Парижу. Витали угрюмо молчал и на мои вопросы отвечал коротко, иногда даже не оборачиваясь ко мне.

Однажды, переночевав на ферме недалеко от большого селения, мы рано утром, пройдя некоторое расстояние, увидели вдали перед собой густые облака дыма, расстилавшегося над громадным городом. Витали обратился ко мне и, показывая рукой на город, сказал:

— Скоро наша жизнь должна будет измениться. Через четыре часа мы будем в Париже, и там нам придется расстаться.

— Неужели вы хотите покинуть меня? — с ужасом пробормотал я, чувствуя, что буду не в силах сдержать рыдания.

— Нет, мой дорогой Рене! Я не хочу тебя покинуть на произвол судьбы. Я считаю тебя своим сыном и постараюсь воспитать тебя, насколько могу лучше. Но для этого мы должны расстаться на время, пока не поправятся мои дела. Ведь ты же понимаешь, что мы не можем давать представления с одним Капи.

— Да, это правда, — должен был согласиться я.

— Я решил отдать тебя до весны хозяину, у которого работает несколько мальчиков. Ты будешь ходить по улицам вместе с ними и, играя на арфе, заработаешь больше, нежели со мной. А я буду давать уроки музыки итальянским детям. Меня многие знают в Париже, и я смогу найти уроки. Одновременно я займусь дрессировкой двух собак, которые должны будут заменить Зербино и Дольче. А весной мы снова отправимся в путь, и ты, мой маленький Рене, увидишь Германию и Англию. Не унывай же, все будет хорошо!

Слова Витали немного ободрили меня, но все же я с тяжелым сердцем вошел в Париж. Мы спустились к реке и перешли через мост. За мостом тянулась длинная улица, застроенная жалкими домами. Мостовая была покрыта грязью, всюду валялись какие-то отбросы, кости и мусор. Воздух был отвратительный. Мы шли по этой улице, потом свернули направо и я прочел на углу название: «улица Лурсин». Множество народа двигалось по грязным тротуарам. Я боялся, как бы мне не затеряться в этой толпе и ухватился за куртку Витали. Пройдя большой двор и какой-то узкий проход, мы попали в темный и высокий, как колодец, закоулок. Сюда, вероятно, никогда не заглядывало солнце…

— Гарофоли дома? — спросил Витали у тряпичника, теребившего при свете фонаря какие-то лохмотья.

— Ступайте на самый верх, — ответил тряпичник. — Дверь находится около лестницы.

^{«У него была громадная голова и маленькое, худенькое туловище».}

— Гарофоли — тот хозяин, о котором я тебе говорил, — сказал Витали, поднимаясь по скользким ступеням каменной лестницы. Мы поднялись на четвертый этаж. Витали отворил дверь, и мы очутились в большой, похожей на чердак, комнате.

— Гарофоли, ты здесь? — крикнул Витали, — это я, Витали!

На стене висела маленькая лампочка, но она плохо освещала комнату.

— Синьора Гарофоли нет дома, — послышался откуда-то слабый детский голос. — Он вернется через два часа.

К нам вышел мальчик лет десяти. Он с трудом передвигал ноги, подошел к нам. У него была громадная голова и маленькое худенькое туловище. Лицо его было кротко и грустно.

— Ты, наверное, знаешь, что он вернется через два часа? — спросил Витали.

— Наверное, синьор. К обеду он всегда приходит.

— Ну, так я зайду через два часа. Если он вернется раньше, скажи ему, что заходил Витали.

Я пошел за Витали, но он остановил меня.