На самом деле я не понимаю его страха. В нашем городе, итак, почти нет гаишников, а ночью-то тем более. И зачем тогда приходить на пьянку, если ты не пьёшь. Как по мне, нет ничего увлекательного сидеть на вечеринке трезвым, смотреть, как другие пьют, веселятся, пребывают на волнах спиртового эфира. И не весело это ни капли. Как по мне, если ты пришёл на пьянку, так пей. И ни стопочку, ни две, в алкоголе нет ничего вкусного, вся вкуснятина заключается в эффекте, когда твои мысли слепляются в общую кашу, в мягкую подушку, которой ты можешь укрыться, потому пей, пока твоя печень то позволяет, и пока клетки мозга не покинут своё жилище. Но что-то, всё же, заставляло меня уважать самопожертвование Андрея. Смешанное чувство.
Мы вновь осушили стопки и удалились в гостиную, оставив толстоплечего Тёму одного-одинёшенького за кухонным столом.
В гостиной оказались знакомые мне люди. Снова пришлось здороваться. Говорить как дела. Всё в привычном темпе и привычными словами. Всё слишком привычно, самое место для неожиданности. Я давно пытаюсь её поймать.
Я уселся на полу подальше от колонки, с которой неслась на бешенных порах музыка. Люди не задерживались на месте. Они, как муравьи, одаренные с рождения коммунистической мыслью, носились по углам, быстро меняя компанию, разговоры, стаканы. В сантиметре от моего затылка расположились Валины ноги. Запах стирки, исходящий от его носков, в совокупности с запахом сигарет, текущем по просторам квартиры, запахом водки, смешанной, в моём стакане, с апельсиновым соком, запахом бурбона, запахом различных духов выливались в головокружительное месиво, подогревающее мозги, подкрепляемое бодрой порцией голосящих ртов и орущей музыки.