Безгрешное сладострастие речи

Интерпретируя мысль Франса, Волошин говорит о том, что любовь к человечеству, болезненное сочувствие ему, желание улучшить мир порождают массовые убийства. Особенно смертоносно чувство справедливости. Сентиментальность есть оборотная сторона жестокости. Бромлей высказалась на эту же тему в новелле «Из записок последнего бога».

Сам по себе роман Франса «Боги жаждут» (1912) лишь иллюстрирует цитированную выше концепцию. Для Франса, как и для всех других, обращавшихся к теме Великой революции и террора, прообразом и источником деталей служит несравненно более подробный, изобилующий деталями роман Виктора Гюго «Девяносто третий год». Правда, никакого энтузиазма, подобного восторгам Виктора Гюго в этом романе по поводу завоеваний революции, у Франса нет.

Герой «Боги жаждут» – мягкосердечный и чувствительный художник Эварист Гальтен, убежденный поклонник Марата и Робеспьера, получает назначение присяжным в революционный трибунал. В последующем мрачном ужасе террора, все набирающего обороты, гибнут все революционные убеждения героя и все его нравственные правила: он штампует все новые смертные приговоры и вскоре превращается в жестокое чудовище, а в конце концов и сам попадает на ту самую гильотину, куда он послал тысячи людей. Лишь некоторые детали этого романа отразились в новелле Бромлей: ее герой, подобно франсовскому Эваристу, служит в революционном трибунале и, как один из персонажей Франса, дает приют бывшим священнослужителям.

Возможно, один из мотивов Бромлей, три раза повторяющееся сравнение героя новеллы – епископа Лагалетта – с обезьяной, должно указывать на мысль Франса, изложенную в авторском предисловии к «Суждениям господина Жерома Куаньяра»: «Если уж браться управлять людьми, то не надо терять из виду, что они просто испорченные обезьяны. Только под этим условием можно стать человечным и добрым политическим деятелем».

После октябрьского переворота интеллигенция читала «Боги жаждут» как сбывшееся ужасное пророчество. У русских читателей, переживших террор и Гражданскую войну, не оставалось никаких иллюзий по поводу Французской или любой другой революции. Во время краткой передышки, какой явился нэп, появилась надежда на национальное примирение, вскоре исчезнувшая. Именно в этот момент и была написана новелла о жалости и милости – рассказ о епископе Лагалетте, перехитрившем смерть.

В том же сборнике Бромлей «Исповедь неразумных» (1927) вышла еще одна ее «французская» новелла, действие которой приурочено к XVIII веку. «Отрывки из писем»: героиня-маркиза накануне революции влюблена в талантливого первого министра-плебея, огромного, неуклюжего, но умного и честного человека, пытающегося заботиться об общественном благе вопреки безответственной беспечности двора. Логика все разрастающейся любви, поглощающей героиню целиком, очарование колоссальной фигуры героя заставляют предположить роман с ключом, который для сегодняшнего читателя навсегда утерян. У сюжета трагическая развязка: король увлекается героиней, министр пытается заключить с ней политический союз, чтобы влиять на короля, но вместо того она очертя голову влюбляется в министра. Король, чувствуя себя оставленным в дураках, увольняет министра в отставку, и тот, лишенный дела жизни, кончает с собой. Еще одна новелла на французские предреволюционные мотивы – «Девица Ланглуа и ее отец», вышедшая в последнем сборнике Бромлей «Потомок Гаргантюа» (1930), описывает французское поместье накануне революции глазами маленькой девочки Мари – заброшенной дочери хозяйки поместья, равнодушной нимфоманки. Леденящие дух события – разврат матери, бессилие управляющего противостоять ей, озлобленность крестьян, поджог имения и убийство – даны через разрозненные детали, которые восприятие ребенка не в состоянии обобщить, чтобы понять, что происходит. Обо всем, что маленькая Мари видит, она сочиняет простенькие песенки, обрастающие чудовищным смыслом. Жуткая, гнетущая атмосфера страха создается средствами, напоминающими о драматургии Метерлинка.

При чтении этой новеллы вспоминается цитата из Ипполита Тэна, приводимая Волошиным в той же статье «Пророки и мстители. Предвестия Великой революции». Революция рассматривается как духовный кризис и душевное заболевание: