Безгрешное сладострастие речи

«Трон был восстановлен. С бешеным топотом королевские кошки проносились по коридорам дворца, празднуя восстановление трона. Блюдечки с голубым молоком стояли у всех порогов. <…> Старики приходили поздравить государыню, ленты их орденов были в белых воробьиных следах, и бледные сановники озирались, произнося поздравления. <…> Дворцовые псы, одичавши и сильно повеселев, не признали восстановления трона. Им нужна была плеть. Искали, кто бы осмелился поднять плеть, и не нашли. Тогда еще Рейнеке Гробзак не жил во дворце» (с. 53).

Вскоре принц Рейнеке Гробзак[183], хитрый и решительный, отстраняет короля от власти в свою пользу. Он и Рюбе держат граждан «в состоянии сытости и умеренного восторга» (с. 55), как некогда «рекомендовал» Салтыков-Щедрин[184]. Сытость принимает грозные размеры:

«Люди были сыты и больше не боялись. Увы, в годы восстания они были голодны, злы и насмешливы, даже их глупость имела жгучий вкус огуречника[185] и пряность гнилого ореха; это кипящее тупоумие застыло и превратилось в непроглотимую гущу. Это была сытость удавленников» (с. 56).

Во дворце дело совсем плохо: несчастная королева Литти сходит с ума. Во дворце, говорит она, на ее и Виллема половине, «дверцы шкафов визжат наглыми голосами, и масло их не смиряет: детское белье распалось и остались только решеточки крепкой штопки <…> перед окнами детской <…> каждый день падает дождь, тогда как кругом солнце» и т. п. (с. 67).

Природа как бы чует шаткость нового порядка. Автор описывает реставрацию как бабье лето режима:

«Суеверная дворня заманивала крыс обратно в дворцовые мучные склады. Крысы не шли, гнездясь в порту <…> В сентябре началось второе лето, и на крышах высыпала зеленая поросль; мхи и плесень принимали невиданные оттенки, и в парке вырос оранжевый гриб размером равный новорожденному ребенку» (с. 54).

Политические аллюзии. По всей вероятности, в сюжете о ненастоящей революции как-то сплавлены собственные впечатления революционных лет и, возможно, такие исторические события, как разгром Баварской советской республики в 1919 году. Что касается фальшивой реставрации прошлого порядка, это, несомненно, отклик на злобу дня – нэп и его сворачивание. Возможно, отсюда и центральные темы новеллы: неудавшаяся частичная реставрация старого порядка и неминуемое изгнание богачей. Бромлей наносит удары справа и слева. К концу повествования, после реставрации, кентавр (теперь его величают лейтенантом по имени Тейфельпферд) становится любимым советником принца Рейнеке и формирует его внутреннюю политическую повестку:

«Итак, – сказал я, – тебе ясны, принц Рейнеке, категории лиц, достойных казни, не подлежащих амнистии. Это говоруны, наемные лжецы, прихвостни и лакеи прежнего правительства, низложенного вами, дорогие товарищи, и весьма в своем роде мудрого; их бывшие прихвостни, это та многочисленная сволочь, которая из прихлебательства вылезла наполовину из своей шкуры, чтоб угодить власти простого народа и смешать с грязью тебя и твоих; мы их не тронем, ибо с тем же трепетом жадности и страха во имя победивших они влезут обратно в свою шкуру и вылезут с другого ее конца, проклиная простой народ и превознося принца Рейнеке Гробзак, династию Лебенслангов и чертову лошадь, сидящую в твоем совете» (с. 61–62).

Эту тираду, напечатанную в 1930-м, надо читать на фоне недавнего (начало 1929-го) изгнания Троцкого и захвата Сталиным единоличной власти. Фразеология здесь звучит знакомо и злободневно – от «прихвостней и лакеев» до однозначных «дорогих товарищей». Как всегда у Бромлей, смысл ее призыва – в милости.

Лейтенант считает, что суда заслуживают только предатели, наподобие Рюбе: «О предателях замечу: предавший единожды в предательстве не остановится, так как навсегда в нем остается зуд измены; неверность – порок крови, совершенно неизлечимый» (с. 62).

Физиология и психология кентавров. В ответ Рюбе уличает самого кентавра в том, что тот-де участвовал в нападении толпы в дельте на тюрьму, где содержались представители бывшей народной власти, и их освобождении. Это обвинение в государственной измене. (На самом деле смолильщиков втайне ото всех освободил сам Рюбе.) От этой клеветы дыхание кентавра (а мы помним, что в герое живет стихийный дух огня) от гнева раскаляется, и в комнате начинает пахнуть гарью: вспыхивает замшевая подстилка, воздух наполняется дымом, занимаются занавеси и обои – все в панике и требуют принести воды, чтобы потушить пожар.

Кентавр, которого чуть не обвинили в государственной измене, начинает пить горькую и читать по кабакам нараспев страшным голосом стихотворения Гейне. С приходом зимы он вновь, как было до его прихода в город, впадает в спячку и опять зарастает травами:

«Татарник схватил меня колючей пастью, внутри которой мед и розовая шерсть, трава обдавала меня коротким дыханием, и во всем этом было слово, которого я не помню, во мне прекращалось биение жил. Как только я понял, что это слово „казнь“, на меня упало море и стало меня носить и возить» (с. 69).