Безлюдные земли

– Куда вы тогда исчезли после третьего класса Марихемской школы в Умео? Согласно словам вашего классного руководителя, ваша семья собиралась переехать за границу.

– Я об этом ничего не знаю.

– Нет, и никаких признаков того, что вы это сделали, тоже нет. Ваши родители оставались зарегистрированы по тому же адресу в лесу недалеко от Умео еще пятнадцать лет. Но вы исчезли из всех списков. Куда же вы отправились в десять лет?

Натали Фреден замолчала и как-то по-новому встретилась взглядом с Бергером. Пока он перекладывал фото десятилетней Натали Фреден, он пытался понять, что именно казалось новым.

– Узнаете себя? – спросил он.

Она отвела взгляд, уставилась в стену.

– Улыбка, – продолжал Бергер. – Можно предположить, что перед вами была вся жизнь, не правда ли, и все было возможно? Посмотрите на фото, Натали. Я знаю, что вы помните, кем были тогда. Десять лет. Посмотрите на улыбку. Вы радовались. Но видели ли вы будущее с безграничными возможностями?

– Я не понимаю, чего вы хотите.

– Я смотрю на эту улыбку, Натали, непропорционально большие резцы, которые бывают в десять лет; зубы как будто говорят другим частям тела: растите, догоняйте нас. Но я знаю, что ни вы, ни я не видим в этой улыбке будущее с безграничными возможностями. В ней что-то другое, не правда ли? Что видите вы, Натали?

Снова молчание. Не такое, как во время предыдущего допроса. Бергер продолжил:

– Как раз перед тем как я зашел сюда, персоналу Марихемской школы удалось отыскать части архива, которые слишком стары, чтобы храниться в цифровом виде. Люди в Вестерботтене просто-напросто перерыли какой-то подвал. Вы, конечно, знаете, что они нашли, Натали? И это не жизнь за границей.

– Я не знаю, о чем вы говорите.

– Нет. Ну конечно, нет. А что, если я скажу вот так: это относится к тем временам, когда в школах были социальные кураторы. И даже школьные психологи.

Натали Фреден выглядела теперь иначе, как будто она вдруг заняла место в самой себе, совершила вынужденную посадку в собственном теле. Она впилась в Бергера взглядом, какого он раньше не видел. Она стала другой. Но ничего не сказала.

Бергер продолжал, уткнувшись носом в бумаги:

– Зарегистрировано три визита с довольно небольшими перерывами к куратору, а потом – всего несколько дней спустя после последнего визита – прием у школьного психолога. За четыре дня до конца весеннего семестра, уже в июне. А потом в осеннем семестре вы не вернулись в школу. По словам вашего классного руководителя, из-за переезда за границу. Что из этого вы помните?

– Предательство.

Это прозвучало так внезапно, так четко, и острый и совершенно ясный взгляд был направлен прямо в глаза Бергеру. Он какое-то время не отводил их, понял, что ему не дают их отвести. Он чувствовал, что его одолевают мысли о балансе сил в допросной, о неоспоримом перевесе ведущего допрос. В конце концов он отвел взгляд и обнаружил, к своему безмерному раздражению, что перекладывает бумаги на столе.

– Чье предательство? – спросил он, не поднимая глаз.

Поскольку она не ответила, Бергер был вынужден поднять их, готовый вернуть себе инициативу. Но ее взгляд был слишком сильным, слишком острым, как будто она рылась в самых потаенных глубинах его души, хотя он понятия не имел зачем. Ему пришлось прекратить этот процесс, его взгляд скользнул в сторону и уткнулся в стену. Она что-то пробормотала и с силой откинулась на спинку стула, как будто пришла к какому-то пониманию.

– Так кто и кого предал? – попытался он снова и снова взглянул ей в глаза. Но она больше не смотрела на него, ее взгляд был направлен внутрь, ни на чем не сфокусирован.

Бергер запнулся на мгновение. Только что у них был контакт, сильный, своеобразный контакт, а теперь он снова пропал. Это не поддавалось анализу, невозможно было докопаться до сути, но и молчать было неприемлемо. Какой-то прорыв уже случился, и Бергеру пришлось искать пути обратно к тому состоянию.

– Школьный психолог, некто Ханс-Уве Карлссон, умер, но куратор жива. Мы скоро отыщем ее и поговорим. Что она скажет, Натали?

Фреден тяжело вздохнула и ничего не ответила.

Бергер достал увеличенную фотографию десятилетней Натали Фреден и положил рядом с ней другой снимок.

– Фото класса, – пояснил он. – Ваша радостная улыбка в контексте.

Вообще никакой реакции.

– Общие фотографии всегда увлекательны, – продолжал он. – Даже такие стандартные, как фото класса. Можно ли что-то сказать об отношениях внутри группы? Случайным ли образом расставил людей равнодушный фотограф, у которого когда-то были куда более честолюбивые планы? Или это отражение реальных отношений?

По-прежнему никакой реакции, разве что намек на презрение в уголках губ. Бергер продолжил:

– Вокруг вас пустое пространство. Посмотрите сюда. Все остальные стоят так, что их тела соприкасаются. Но, кажется, нет никого, кто хотел бы прикоснуться к вам, Натали.

Все тот же повернутый в сторону, нейтральный взгляд, теперь со слабой примесью скепсиса.

– Одноклассники считали вас противной, Натали? – мягко спросил Бергер.