Безумия любви (СИ)

Мэриан ушла, на прощание поцеловав его в щёку. Гай закрыл дверь, прислонился к ней спиной и несколько раз стукнулся затылком. С одной стороны, на душе стало легче, с другой — всё ещё больше запуталось. Он стянул сапоги, стащил с себя котту и камизу, подошел к узкому каменному балкону, подставил ночному ветру пылающее лицо. Сердце гулко стучало, отдаваясь в висках тяжелыми ударами.

Робин наверняка сейчас в лесу, на той самой поляне, празднует со своими людьми побег. Тень заслонила лунный свет, а затем с парапета в комнату спрыгнула высокая фигура. От неожиданности Гай отшатнулся, не веря своим глазам.

Робин, откинув капюшон плаща, шагнул к нему, сгрёб в охапку и поцеловал с такой животной жаждой, что подкосились ноги. Чтобы не сползти на пол, Гаю пришлось обхватить разбойника за шею. Тот сжимал его в объятиях с такой силой, что трещали ребра. Воздух куда-то подевался, был только ненасытный рот, почти свирепо истязавший его губы, и горячая ладонь на груди. Гай застонал, подался вперед, впуская чужой язык и отвечая на поцелуи с той же яростью. Бедро Робина обосновалось у него между ног, ритмично прижимая член, которому уже было тесно в штанах.

Когда обоим стало нечем дышать, Робин отстранился, окинул голодным взглядом жилистую гибкую фигуру стоящего перед ним Гая.

— Хочешь меня? — он с трудом переводил дыхание. — Скажи.

— Да… — Гай нервно облизнул припухшие губы.

— И позволишь мне всё, что я пожелаю? — в голосе Робина слышались опасные нотки, как у зверя, почуявшего добычу. Он провел ладонью по животу Гая, вниз, накрыл твердый член, туго натянувший тонкую ткань брэ.

От этого бесстыдного и грубого предложения-вопроса Гай вздрогнул, возбуждение кипятком прокатилось по венам.

— Всё… что захочешь.

— Что захочу, — зачарованно протянул Робин. — Ох, Гисборн, откуда ты только взялся на мою голову?

Толкнув Гая на постель, он торопливо содрал с себя одежду и лег, накрыв его своим поджарым телом, на несколько мгновений уткнулся лбом в плечо. А потом снова поцеловал, повторяя языком движения бедер. Гай скользил руками по телу Робина, словно перевитому тугими веревками мышц, поглаживал ягодицы, теснее вжимаясь чреслами в его чресла. Их члены соприкасались и терлись друг о друга, заставляя мучительно дрожать в преддверии наслаждения.

— Повернись, — велел Робин, приподнявшись на локте. — Хочу тебя.

Гай вздрогнул, глаза его на миг расширились. Робин не просил, а практически заявлял права на собственность, и от этого тона и шалой, безумной улыбки сорвало все барьеры. Он перекатился на живот, спиной чувствуя всё тот же голодный взгляд, под которым горела кожа. Робин разорвал на нём брэ, провел ладонью по пояснице.

Было неловко, крошечной искоркой вспыхнул стыд от беспомощности, когда чужие пальцы, смоченные в масле из светильника, осторожно проникли в его тело. Гай закрыл глаза, упиваясь собственной покорностью и зависимостью. Его с детства приучили держать под контролем чувства, эмоции, действия. Только тот, кто владеет собой, способен владеть другими и подчинять их. Отец, считавший чувствительного сына слабаком, вбивал в него эту науку вначале затрещинами, а потом — тяжелой сыромятной плетью. И Гай усвоил урок. Усвоил настолько хорошо, что когда на первом турнире наконечник его копья вонзился сэру Эдмунду Гисборну в щель забрала, пробив глаз и выйдя из затылка, он не испытал ничего, кроме холодного удовлетворения от точного удара. Потом, через несколько дней, пришла радость — вместе с осознанием, что отныне он больше никому не позволит быть сильнее себя. Но временами, когда усталость давила на плечи каменной глыбой, хотелось, чтобы был кто-то, на кого можно переложить ответственность. Кто-то, с кем можно позволить себе слабость. Кто-то, кому он сумеет доверять. И теперь, покоряясь властной силе Робина, Гай впервые за долгие годы чувствовал себя свободным.

— Ты такой красивый, — шептал Робин, касаясь губами и языком его спины, слизывая капли пота. — Ты моё проклятие, Гай, я тебя ненавидеть должен, а вместо этого люблю…

С последними словами он втиснул в тело Гая ещё и третий палец. Тот прикусил кулак, подавляя желание освободиться, но почти тут же место пальцев заняло нечто более крупное. Гай глухо ахнул от боли, вцепился зубами в подушку, на глаза навернулись слёзы. Он как издалека слышал собственные стоны, чувствовал железные пальцы, сжимающие бёдра, движение горячей плоти внутри — казалось, ещё немного, и его разорвет пополам. А потом широкая ладонь обхватила его стоящий колом член, и по телу прошла острая сладкая судорога. Гай взвыл, дрожа, выгибая спину, подставляясь под сильные толчки. Он будто стал металлом, а Робин — горном, в котором этот металл раскалялся добела, плавился, расплескиваясь подобно греческому огню.