Безумная тоска

Когда такси выехало из парка на 110-ю, можно было не сомневаться, что она поднимется к нему. Когда косяк докурили, она снова развернулась лицом вперед, откинулась ему на грудь и притянула его к себе, коснувшись губами уголков его губ. Он начал целовать ее, и она снова взяла его за руку и сунула ее себе между ног. Они продолжали целоваться, она ерзала на его коленях, чувствуя, что у него встал, накрыв его ладонь своей, пока он ласкал ее. Он целовал ее шею. Таксист Заппа поглядывал на них в салонное зеркало, да и кто бы не стал смотреть? Раз или два она бросила на него ответный взгляд. Ее поражало собственное бесстыдство. Что-то новенькое.

Когда они подъехали к дому Эвана на 106-й, на полквартала к реке, она слезла с его колен и разгладила юбку.

– По второму адресу не поедем, – сказала она в окошко.

Эван вытащил кошелек.

– Я заплачу, – сказала она.

Он взглянул на нее и убрал кошелек, она вытащила двадцатку из крохотной сумочки, вышла не с той стороны и направилась к водительскому окну.

– Спасибо вам за чудесную поездку, – сказала она, посылая таксисту маленький воздушный поцелуй.

– Ага, не за что, – ответил он.

Поездка обошлась в четыре семьдесят пять, и она оставила на чай пять с четвертью. До сих пор она давала на чай таксистам не больше пятерки. Она накурилась, соблазнительная, злая, безрассудная. Эван наблюдал за ней с тротуара. Она ощущала себя наемным убийцей.

В лифте она прижалась к нему, сквозь брюки накрыла ладонью его член, поцеловала его.

– Что-то новенькое, – пробормотал он.

Она почувствовала, что он нервничает, и это позабавило ее, она продолжила целовать его, еще сильнее стиснув пальцы. Он действительно испугался – его лицо сейчас напоминало сырое тесто.

Наверху, в спальне, она набросилась на него со всей безжалостностью; принялась беспощадно удовлетворять его, оседлав, терлась о него всем телом, ее груди и волосы касались его кожи, она спустилась ниже, взяла у него в рот, услышав, как он шумно втянул воздух, чувствуя, как у него встал – смешно, когда так делаешь, мужики чуть ли не в воздух воспаряют. Безо всякой жалости она продолжала осыпать его ласками, пока он лежал вот так, а потом безжалостно его оттрахала – слова «нет ничего приятнее подлости»[72] стояли у нее перед глазами. Сейчас он казался ей таким маленьким, таким ничтожным, даже когда лежал под ней и был внутри ее. Она с силой вбивала его в себя, думая: так вот что это за сила, вот что значит ощущать себя мужчиной; вот то, что нужно для того, чтобы познать власть, – использовать свои преимущества, отбросив саму мысль о равенстве, справедливости или любви. Пока в ее голове мелькали эти мысли, она двигалась все быстрее, как это делают мужчины, и из огня, пылавшего в самой глубине ее тела, рождался оргазм, стремительный, сильный, охватив ее бедра, низ живота; обычно все происходило куда медленнее, он мог зависнуть, задержаться на пути или вовсе не прийти, но не здесь, не сейчас: две короткие вспышки сменили друг друга, она кончила, на миг замерла, навалилась на него всем телом, потом скатилась с него. Он потянулся к ней, словно наступила его очередь быть сверху, но она покачала головой, оттолкнула его и поднялась с кровати.

– Что? – Бесспорно, он был потрясен.

Как и она, но чувство было более приятным. Она быстро надела трусики и застегнула лифчик. Грудь и щеки все еще горели. Она тяжело дышала.

– Фух! Воистину, оргазм – дар чудесный, но ненадежный.

Он сверлил ее взглядом, лицо было злым, недоверчивым – вспоминая об этом потом, она даже немного жалела его, но сейчас ее раздражало то, что даже после такой дрянной игры он все еще на что-то надеялся. Она подняла платье над головой, и оно опустилось на ее тело, как занавес в конце спектакля.

– И что, ты просто так уйдешь? – спросил он. Совсем как непослушный двенадцатилетний мальчишка, и ей был так знаком этот тон, она вспомнила его, хотя раньше и не придавала этому значения: он часто говорил в точности как двенадцатилетний мальчишка.

Ее маленький свитер, туфельки, сумочка – все на месте. Волосы расчесать можно в лифте.

– Я не просто так ухожу.

– Ну тогда я тебе позвоню, – сказал он.

– Не стоит, – отрезала она.

И вышла вон.