Безумный лес

Некоторое время мы шли вслед за роем пчел, искавших дупло, где можно было осесть. Подолгу стояли на полянах, покрытых высокой сочной травой. Устав, останавливались и слушали лесные шорохи. Шли дальше и снова останавливались, и опять шли, пока не дошли до той части леса, на склоне холма, где каменистая почва была красноватого цвета. Здесь деревья росли вкривь и вкось, ветви их изогнулись, заломленные в мучительном надрыве, кора покрылась влажными язвами. Мы то разговаривали, то умолкали. И снова начинали разговор. Потом, взявшись за руки и поддерживая друг дружку, поднялись по склону. От прикосновения к молодому и упругому телу Валентины все во мне страстно взволновалось. Я пошел с ней в лес без каких-либо задних мыслей. Теперь я покраснел. Стал заикаться. Мне стало стыдно, что я столь слаб и не властен над своей плотью, иссохшей и хилой, которую обтягивала совсем уже мерзкая кожа. Валентина поняла, что творится со мной. Отпустила мою руку. Ускорила шаг. Ушла вперед. Полезла по склону, цепляясь за изогнутые и заломленные ветви кривых, покрытых коростой деревьев. Намного опередила меня. На вершине холма остановилась. Здесь раскинулась поляна, поросшая густой и сочной травой, низкой и ровной, словно недавно по ней прогулялась коса. Валентина показала рукой на лес, из которого мы только что выбрались, и на все, что виднелось за лесом. Луг. Река. Город с его тополями и маковками церквей. Потом протянула руку к солнцу, которое уже склонялось к западу и разбрасывало свои косые лучи по верхушкам деревьев.

— Знаешь, Дарие, я никогда еще не видела ничего более красивого! Никогда!

Я промолчал. Подумал. Мне пришлось много бродить по свету. Я видел восходы на море. Видел закаты. Каждый день бывает восход и закат, и всякий раз они другие. Мне случалось встречать в горах зори и сумерки. На глубоких и прозрачных озерах, при свете факелов, я ловил с лодки рыб, у которых чешуя блестела, как серебро, или отливала золотом. В бешеной скачке легкими призраками носились мы с Урумой по диким и суровым полям Добруджи под восковым рогом луны и в желтом, как мед, туманном ее сиянии. Но мне не захотелось разочаровывать девушку.

— Кажется, я тоже не видел ничего прекраснее.

И снова у меня дрогнул голос. И мне снова стало стыдно. Стыдно самого себя. Я отошел от Валентины. Углубился в лес. Вынул из кармана нож, срезал молодую кленовую ветвь, ровную, чуть потолще пальца, и очистил ее от побегов. Возвратился назад и принялся поигрывать ею, со свистом рассекая прохладный, посвежевший воздух, от которого беспокойно сжималось сердце и пьяно кружилась голова.

— Ты приготовил палку, — заметила Валентина. — Думаешь, понадобится?

— Вполне может случиться, что на обратном пути на нас набросится свора псов, — никогда не мешает иметь под рукой палку или хотя бы прут для защиты.

— Да что ты! Никакой опасности нет. В лесу ни души.

— В лесу — возможно. Но после леса остается еще весь путь до вокзала.

— На дороге, Дарие, тоже никого не будет.

Она легла в траву. Ничком. Я тоже опустился на землю в нескольких шагах от нее. Достал карандаш и бумагу. Я всегда носил с собой карандаш и несколько клочков бумаги. И принялся черкать. Валентина следила за мной, но не двинулась с места. Однако когда увидела, что я сунул карандаш и бумагу в карман, подползла ко мне и спросила:

— Что ты написал?

— Ничего интересного.

— Я давно подозреваю, что ты пишешь, — еще с тех пор, как ты явился на экзамен и поссорился с Туртулэ. Но мне и в голову не приходило, что ты поэт.

— Я не считаю себя поэтом, но иногда пишу и стихи.

— Прочти, что ты сейчас написал. Пожалуйста.

Я никому не читал своих стихов. От застенчивости. Но тут прочел:

Как в лесу у меня
Серые лисицы, зайцы ярче огня,
А олени с витыми рогами,
С рогами-ветвями.

Как в лесу-то моем

С колуном не ходят, не стучат топором,
Лишь медведицы толстые гуляют,
По тропинкам в сандальях щеголяют.

Как в лесу-то моем

У ежей глаза с малиновым зрачком,
Петухи-дикари озорничают,
Подерутся — только шпоры сверкают.

Как в лесу у меня

Меж деревьев слышна болтовня,
Хоть природу нельзя изменить,
Хоть деревьям не дано говорить.

Читая, я отметил про себя, что стишки эти можно бы и опубликовать, хотя они и не бог весть какие. Валентина слушала, не шелохнувшись. Только иногда покусывала свои полные, пухлые ярко-красные губы. На лицо ее легла тень.

— А я думала, — сказала она, — я думала, что стихи про меня. Когда мы взбирались на гору, мне показалось…

Я понял, что она хочет сказать. Побоявшись услышать продолжение, поспешно перебил:

— Это только так показалось. Это все из-за подъема. Когда я подымался в гору, у меня сердце билось чаще, чем обычно.