Безумный лес

— Жарко? Здесь вовсе не жарко.

Все-таки он дал себя увести. Ветер трещал дранкой на крыше. Дребезжали водосточные трубы. Дождь и мокрый снег носились по двору на длинных тонких ножках. С иззябшей яблони облетали последние листья. Мишу теснее прижался ко мне. Спросил:

— Нет ли у тебя случайно сигарет?

— Кажется, есть.

— Дай-ка одну.

Я достал пачку сигарет и спички. Раскуривая сигарету о сигарету, мы выкурили больше половины пачки. В конце концов у нас запершило в горле. Продрогнув от студеного, сырого ветра, мы решились вернуться в дом, в комнату покойника. Но вдруг совсем рядом послышался приглушенный плач. Вглядевшись в темноту, мы увидели прижавшуюся к стене женщину. Ее поливало дождем и хлестало мокрым снегом. Но она не двигалась с места и все плакала. Мишу подошел к ней. Сурово спросил:

— Это ты, Кириакица?

— Я, господин Мишу.

— Чего тебе здесь надо?

— У…умер господин Тоне… Я хотела бы взглянуть на него…

Мой брат ткнул ее кулаком в бок.

— Ах ты, курва!.. Пошла прочь!

Женщина поднялась. Покорно, как привыкшая к побоям скотина, пошла, охая, в дождь, в снег, в темноту. Мне стало жалко ее. Захотелось пойти следом, сказать доброе слово. Но я не пошел. Мне было стыдно. Стыдно за своего двоюродного брата. Я спросил только:

— Кто это была?

— Кириакица… Соседская служанка. Моет полы и посуду в трактире у Бончу. Миловалась с покойным. Грела ему, бывало, старые кости.

— А ударил ты ее за что?

— А что мне оставалось делать? Если бы я пустил ее в дом, мои сестры вцепились бы ей в волосы. Они и так уже не раз колотили ее. Живет, дескать, на отцовские деньги.

— И ты веришь, что она жила на его деньги?

— Да нет, не верю. Она его… она его любила.

Братец хохотнул. Мне было не до смеха. Я сглотнул горькую слюну, заливавшую рот. Мишу направился в дом. Я поплелся следом. Мы поднялись по лестнице. Вошли в комнату умершего. Бабка из Кырломану уже успокоилась. Молча сидела у изголовья покойника. Девушки уже утерли слезы. Нигрита спросила шепотом, словно боясь, как бы дядя Тоне не пробудился от своего вечного сна:

— Не приготовить ли горячей воды омыть его, бабушка?

— Приготовь. Но лучше, если бы обмывать пришла чужая женщина.

— Нам некого позвать. Если бы он умер не в такое время…

— Тогда обмывайте сами.

У меня вдруг вырвалось:

— Кириакица… Она тут недалеко… Бродит вокруг дома. Может, она не откажется обмыть покойного? Сходить?

Нигрита метнула на меня гневный взгляд:

— Как это тебе в голову пришло вспомнить об этой дряни?

— Я подумал, зачем вам трудиться… И потом, по-моему, это не принято.

— Нет уж, лучше мы сделаем все сами. А что до приличий… по нынешним временам и так сойдет.

Нигрита ушла, сердитая. Пошла ставить воду. Вастя и Мишу внесли корыто, в котором обыкновенно стирали белье. Братцы Жорж и Кодин отправились во флигель спать. Мой дядя умер. В их ли силах вернуть его к жизни? Нет! Так зачем этим двоим терять остаток ночи?

Вода нагрелась быстро. Сестры внесли котел в комнату. Ополоснули корыто, слили мутную воду в жестяной таз и принялись раздевать покойника. Бабка отодвинулась в сторону. Однако, отодвинувшись, взгляда от дядюшки не отвела. Рана, оставленная пулей, была почти незаметна. Закоченевшее бездыханное тело было в пятнах засохшей крови. Нигрита обернулась к нам с Мишу и сказала:

— Давайте и вы помогайте.

Мы стали помогать. Мишу поддерживал тело за плечи. Я — за ноги. Мы подняли дядю с постели и опустили в корыто. Прикосновение к мертвецу вызвало у меня гадливое чувство. Когда я дотронулся до его ног, мне словно передалось оцепенение дядюшки Тоне. Я не опечалился. Напротив. Обрадовался. Обрадовался, что не я, а кто-то другой взят смертью.

Нигрита попросила мыла. Вастя принесла кусок, и они принялись тереть тело тряпкой, смывая грязь. Вода в корыте стала красной. Сестрам пришлось трижды менять воду.

— Готово, — сказала Нигрита. — Уложите его обратно на постель.

Мы вытащили тело из корыта и положили на постель. И снова я почувствовал отвращение от прикосновения к мертвецу. Почему это? Ведь покойник не чужой мне человек. Старший брат моей матери. Как бы не так! Мертвец есть мертвец. Родной или чужой, а мертвец. Вастя тоже взглянула на покойника, которого только что мыла. И увидела, какой он худой и желтый. Нигрита сходила во флигель, принесла чистую пару белья и старый поношенный костюм. Покойника обрядили, обули. Потом Нигрита спросила:

— А как быть с бородой? Отец никогда не носил бороды. Грешно хоронить его с бородой. На том свете покойники выглядят так, как их похоронили.

Вастя сказала:

— Ну и что из того?

— Глупая. Ведь он может встретить маму. А если он будет бородатый, она его не признает, — объяснила Нигрита.

Но Вастя не сдавалась:

— Как же он ее встретит? Тот свет небось гораздо больше, чем этот. Сама подумай! Ведь на том свете собрались все, кто жил здесь, на земле, от самого сотворения мира и по сю пору.

Сопливая девчонка была права. Смерть подбирала всех, всех-всех… И всех сводила там, на том свете.

В разговор вмешался Мишу: