Безумный лес

Глаза отца загорелись недобрым огнем. Вот как стукнет он ее чем-нибудь по голове, подумал я. То же самое, видно, пришло в голову Нигрите. Она подошла к матери и сказала:

— Успокойся, тетушка Мария. Как похороним отца, продадим дом, разделим наследство, сложимся и уплатим вам долг. Мы не хотим, чтобы об отце осталась плохая память.

Кто тянул ее за язык? Уж лучше бы ей промолчать. У братца Жоржа лицо посинело. Обычная невозмутимость покинула его, и он с раздражением перебил:

— Что ты все врешь? Зачем обещаешь тете Марии то, чего мы никогда не сделаем? Лавку мы продадим. Там будет видно, кому и за сколько. Выручку между собой поделим. А тетушке Марии не перепадает ни гроша. Потому что… потому что… Во-первых, потому, что у тетушки Марии нет на руках никакого документа, что отец был ей что-то должен. А во-вторых, потому, что… Потому, что если платить все отцовские долги, то придется пустить с молотка не только трактир, но и собственную шкуру. Только мы пока еще не сошли с ума и не собираемся швыряться деньгами.

Между наследниками разгорелась ссора. Не замедлил вмешаться и братец Кодин. Он поддержал Жоржа и тоже стал обеими руками открещиваться от долгов. Не отставал от них и Мишу.

— Кто давал взаймы отцу, должен был спрашивать с отца, пока он был жив, а не теперь и не с нас. Таких заимодавцев без документов много найдется. Фигу им с маслом. Шиша два они с нас получат.

Вастя попыталась унять спорящих:

— Надо же подумать и о тетушке Марии. Нельзя ведь быть такими бессердечными. Она нам как-никак родственница.

Бог мой, чего только Вастя не услышала в ответ!.. Чего только не наговорили ей во всеуслышание!.. Ее осыпали насмешками, обзывали сопливой девчонкой, посылали ко всем чертям.

Бабка из Кырломану замерла на своем стуле. Слушала, не произнося ни слова. Слушала и сухими глазами смотрела на сына, у которого смерть стерла с лица морщины, разгладила лоб, и теперь он выглядел совсем молодым. Моя мать, которую отец меж тем еще несколько рае ткнул кулаком в бок, испугалась. Ей стало по-настоящему тяжело и больно. Хотелось взять свои слова обратно. Ведь она испортила весь обряд похорон. А это — грех. Большой грех лежит на ее душе. Кротко и смиренно она промолвила:

— Не гневайтесь, родные! Не злитесь. Злоба — это от дьявола. И не ругайтесь, у постели покойника это нехорошо. Не бойтесь. Ну, сорвалось у меня с языка глупое слово. Досада меня взяла, что проел братец Тоне мои денежки… Честным трудом добытые. Да теперь уже все равно. Я успокоилась. Успокойтесь и вы. Я ничего не собираюсь у вас просить ни теперь, ни после. Что с возу упало, то пропало.

Жорж вытаращил глаза и набросился на нее:

— А тогда зачем ты, тетушка, начала этот разговор?

— Нешто я не объяснила? Вроде бы уже объяснила. Сорвалось с языка глупое слово. Сболтнула лишнее. Досада меня взяла. Братец Тоне мои деньги проел. Кровные. Оставил меня нищей. Проел денежки, вырученные за быков…

Скандал между родственниками, собравшимися в комнате покойника, у самого его изголовья, грозил вспыхнуть вновь, но пришли попы в сопровождении дьячков. Я сосчитал их, окинув одним взглядом. Попов было трое — громадного роста и бородатых. Дьячков было тоже трое, у каждого попа — свой. Их бороды, одеяния, кадила, аромат свечей и ладана, перебивший приторный запах мертвеца, — все это подействовало на нас успокаивающе. Из своего угла я внимательно наблюдал за вновь прибывшими. Это были те самые три попа из церкви святой Пятницы, которые читали молитвы и надо мной, еще до войны, когда я заболел и остался калекой. Да, это были те самые попы. За годы, что пролетели с тех пор, я не один раз вспоминал их. Почему? Не знаю. Знаю только, что вспоминал. И это воспоминание теперь вновь вспыхнуло в памяти. Мне припомнилось, как я, худой и изможденный болезнью, стою на коленях на холодных плитах церковного пола. Жду исцеления от своей неизлечимой болезни. При этом воспоминании губы мои сами собой зашевелились. Мне вдруг захотелось от всего сердца обругать их, чтобы облегчить душу и раз навсегда покончить с ними счеты. И я бы, наверное, так и поступил, да отец разгадал мои намерения. Он поманил меня к себе. Я подошел. Глаза его блестели. Нагнувшись к моему уху, он прошептал:

— Ты их помнишь?

— Еще бы! Это те трое козлов, что издевались над тобой в церкви, когда отслужили молебен о моем здравии. Они еще остались недовольны тем, сколько ты им заплатил за молитвы.

Мать подслушала наш разговор.

— Забудь про это, муженек, с тех пор много воды утекло.

— А сама небось не забыла, что твой брат проел деньги, вырученные за быков?

— Это дело другое. А святые отцы — слуги господни.

— А ежели они подлецы?

— Все одно они слуги господа.

— Вот дура-баба.

— Не смей со мной так говорить. Слышишь?

Попы торопились. Потребовал» плату за труды. Нужную сумму Нигрита приготовила заранее и теперь протянула им. Пересчитав деньги, попы поделили их между собой.

— А дьячкам?

— Кое-что я отложила и для них, батюшка.

Нигрита заплатила и дьячкам.

— Все в порядке, — произнес отец Лац, — теперь все в порядке. Можно начать службу и отпевание.