БЕЗЫМЯННЫЙ ЗВЕРЬ

Ева сорвала плод. И содрогнувшись, с кощунственным и жадным хрустом запустила в мякоть зубы. Сок, брызнувший наружу, стек на подбородок, закапал на сосцы упругих грудок.

Восторг мешался с ужасом в ее глазах. Все это впитывал Адам, завороженно следивший за процедурой святотатства.

– Сорви второй Адаму, – велел Энки, помедлив. До ждавшись исполненья» сложился пополам и опустил вкусившую запретного плода на землю. Текли мгновенья.

С них начался отсчет иной эпохи, чью изначальность сотворили смешанные гены: от тварей Сим-парзита и Хам-мельо, бога Энлиля и туземцев. Клан первых двух тотемных биовидов, чье детство эволюционно затянулось в миллионнолетьях, вдруг вынырнул на свет единым махом, обретя в Эдеме двуногую, с комфортом, оболочку для паразитарной сути. Ее приперчило картавое, болтливое бесстыдство, неитребимо-косоглазая живучесть, готовая в веках плодить себе подобных, совокупляться с визгом днем и ночью сидя, стоя, лежа, имея вечно воспаленный фаллос. Чья значимость для клана превосходила совокупность мозга и желудка.

– Великий Змей! – испуганно порхнул из Евы возглас, – во мне зажгли костер! Внутри все полыхает! Я превращаюсь… в ящерицу… хочется в траву… тереться, извиваться, сбросить кожу. А здесь горит и чешется, – уставилась она в промежность, пока еще прикрытые воротца, ведущие к блаженству и трепетавшие уже в неведомом, мучительном позыве распахнуться.

– Дай яблоко! – каленой завистью прорвался голосишко из Адама.

– Отдай, – шепнул Энки.

В победной, торжествующей усмешке раздвинулись змеисто губы: зачавкала с захлебным хрустом мужская половинка великого эксперимента, чье прародительское летоисчисление отсчитывало здесь первые мгновенья.

– Великий Змей послал мне испытанье мукой? – панически спросила Ева. – Что делать с моим телом? Оно бунтует! Оно уже готово самовольно оторгнуть голову и ноги, которые немеют!

– Сейчас узнаешь тайну, мы приступаем к ней! – шепнул Энки.

Напряг и отвердил свой хвост. Послав в извивы тела молниеносный импульс, он изогнул его и кончиком хвоста приблизился в воротца Евы, где пьяно буйствовала похоть.

Ввел твердый кончик меж пушистых губ, упершись осторожно в плевру.

– Я умираю! – взверещала самка, пожравшая уже девицу Еву. – Еще, мой господин, еще и глубже!

– Все это сделает Адам, – прошелестела в ней чужая мысль, – вон тем его отростком. Приблизься, приласкай бедняжку, чья вялая головка так поникла. Он расцветет в твоих руках и розово разбухнет. Тогда введешь его в себя, как я показывал хвостом.

– Не бойся, если будет больно. Боль сменит вскоре неизъяснимое блаженство. И что бы дальше не случилось – Великий Змей вас не оставит. Запомни – что бы ни случилось!

Он уползал. Достигнув тамарисковых кустов, перетекая Духом в собственную плоть, услышал позади в немолчном шелесте фонтанов, в фазаньих кликах, в райском звоне колокольцев, пронзивший все блаженный Евин вопль:

– Ой, умира-а-а-а-аю… еще Адам! И глубже, глубже!

Кто это ви-и-идумал, такое сладкое… о-о, господин наш, Великий Змей!

***

Спустя три дня Энлиль вернулся из долгого облета городов Сиппар, Бад-Тибира, Шуруппак, где осматривал буренье рудоносных штолен и подгонку каменных плит на новом космодроме.

Он торопился в Эдем: внутри вскипало нетерпеливое желанье увидеть тех, в ком прорастают его гены. Их любознательная прыть, напористый задор совать носы во все щели, их юная нагая непорочность и уморительный дар дразнить и перевоплощаться в кого угодно: в фазана, кролика и в самого Энлиля – все больше растопляли и притягивали владыку.

Перед отливавшими синевой хрустальными вратами Эдема завороженно застыли два хранителя сада – два стражника LU LU.

В привычный всем черненый эбонит их лиц впаялся серый ужас. Из сада исторгалась какафония животных, птичьих воплей.

Энлиль удивленно всмотрелся в парную, переливчато-стеклянную глубину заповедника.

Среди измятых трав, истоптанных газонов, изломанных кустов, разбитых ваз и опрокинутых скамеек носились с истошным верещаньем херувимы, метались кролики, всполошенно трещали крыльями фазаны, обдирая радугу хвостов о переплет ветвей.

Две пегие козы, взобравшись по уступам, торчали, сдвинувшись боками, выпучив глаза, на верхнем окаеме фонтана и струи с гулким хлестом трепали шерсть на их подбрюшьях.

Пригнув свинцовой тяжестью две верхних ветви Древа жизни, окольцевав древесную опору, свисал с нее, дергая хвостом, питон. Стреляя длинным языком из щели рта, ворочал очумело змей треугольною башкой. Шафранно-красные плоды, бесценное достояние клана, валялись на траве раздавленным, надкусанным, постыдным прахом.

Энлиль ворвался в сад: кипучим бешенством заходилось сердце. Готовясь испустить свирепый зов Адама с Евой, застыл он в изумленьи: с разгульным буйством протаранив бахрому листвы, невдалеке прорвал кусты и вымахнул на травяной простор Адам, вцепившийся в бедра херувима. Тот верещал и извивался, страдальчески кривя вымокшую в слезах мордашку.