БЕЗЫМЯННЫЙ ЗВЕРЬ

Тотчас же, в двух шагах, явилась Афродитой из пенной зелени листвы нагая Ева. Змеясь курчаво-черным водопадом всклоченных волос, гневливо подбоченясь, спросила фурия:

– Адаму мало Евы?!

– Адаму много Евы, – влажным блеском расползлись губы юного сатира, как бывает много перченого мяса. – Тогда я, вместо него, впиваюсь зубами в пресноту банана.

– Иди ко мне, обжора, – велела Ева, – не забывай, что насыщать тебя Великий Змей позволил только мне.

– Иду, царица! – гнусаво, в подобострастии вихляясь, согнул себя Адам в полупоклоне. И приподняв над головою истошно визгнувшего пухлячка, швырнул в траву. Тот, ковыляя, волоча примятые крыла, с прискоком потянул в кусты.

Рыча, набросился Адам на Еву. Свалил в траву. Накрыл собой, являя небесам, остолбенело наблюдавшим сквозь стеклянный купол, егозливый танец лаково блестевшего задка.

– LU LU, сюда, ко мне! – грянул над спаренным гибридом трубный голос.

Испепеляя взглядом лица примчавшихся рабов, уронил Верховный,властелин начальные слова распоряженья:

– Вот этих двух…

Он остановил себя, затруднившись с выбором, поскольку достаточно обширен был арсенал уничтожения вредных особей в NI ВRU КI: препроводить их к нильским крокодилам, содрав наполовину шкуру, держать в растворе соли, засечь плетьми иль привязать к столбу в песках на самом пекле.

Но, сладостно перебирая варианты, он обнаружил внутри себя доселе неиспытанное неудобство, которое переросло в стопорящий отказ от любого из них при виде пепельно серевших детских лиц: они были плоть от плоти его, две почки, два отростка на властительном стволе.

Он с изумлением осознавал, что оторвать, отсечь их от себя, спровадить на тот свет придется через собственную боль, через терзание души, что было непривычно и нелепо.

Все это воспалило ярость – выходит, он не способен на расправу?! С кем? Вот с этим, едва созревшим отродьем самого себя, готовым обгадиться от страха? И кто их сотворил такими?

Э Н К И!

Все встало на свои места: необъяснимая покорность заносчивого братца, его царственной половины, так легко и без боя уступившим Энлилю своих LU LU… какая-то непонятная возня с доставкой мерзких тварей от туземцев и столь же непонятное исчезновенье их…

Итак, Энки все же готовил месть за похищение Лулу и виртуозно воплотил ее вот в этих похотливых обезьян, разнесших вдребезги Эдем. Он заказал Энки стерильное, бесполое изделье. А эти спариваются и способны расплодиться, умножить грязное свое потомство… которое теперь причислят к его клану?!

Где выход? Для начала – стереть из памяти Адама, Евы всех мастеров, LU LU, рабов и зашвырнуть двоих подальше от NI ВRU КI.

Он закончил распоряжение застывшим в обморочном ожидании рабам:

– Вот этих обезьян связать и сечь за осквернение Эдема. Когда поднимутся на ноги, доставить на MU GIR в дальние северные леса и выбросить среди зверей.

Но если все же выживут и занесут в туземные уши запретные теперь для них слова «Энлиль», «Эдем», «Адам» и «Ева» – найти, разрезать на куски, опрыскать мясо ядом кобры и скормить всем тем, кто им внимал.

Он слушал мольбу и вопли связаных подростков спиной и мерзнувшим хребтом, пропитываясь горечью раздавленной надежды: заполучить помошников и продолжение свое в веках. Все рухнуло.

Отныне стоит продолжать в веках лишь ненависть к Энки и увенчать, в конце концов, гнилое двухголовье власти единой головой Энлиля.

Которую сейчас так раздирает жалость.

ГЛАВА 42

– Знамо дело уморилась, умори-и-ила-а-ася-а-а-а! – закончила Анютка, являя собой, своим голосом девицу бывалую, отчаянную, кокетливую.

Она стояла на замурзанных досках сцены – голенастая, при косицах, с мосластыми руками. И не понять было многоликому зеваке-слушателю, глазевшему из зала на сарафанную финтифлюшку, в чем держится такая зычная мощь.

Анька-шкет из Подлиповки, дочка чокнутого Фельзера и птичницы Надежды, являла собой в натуральном виде трубу иерихонскую. Ходила, затравленно мурлыкала по деревне, куда переехали они после сдачи в дурдом Фельзера, голосила под истошное кудахтанье на ферме – все было понятно, кто на Руси не голосит в трудах праведных.

Но выбралась на сцену и – на тебе! Нараспашку, взахлеб, в буйной лихости, аж сердце заходилось в немом изумлении.

Очнувшись, бухнул зритель в едином раже в ладоши, грохнул ногами, выпуская наружу свой восторг.

Лихорадочно рождались будущие перлы в голове районного газетчика, сидевшего в зале на смотре вот уже третий час: «Традиции народного творчества»… «широта советской натуры»… «стенобитная сирена из Подлиповки»… «преемственные традиции великой Руслановой».

Фирма гвоздев не делала!

Анка, ошарашенная рукоплещущим грохотом, клюнула головой в зал, развернулась – руки метнулись по бокам. Опрометью прыснула за кулисы, втиснувшись там в пестрый табунок вундеркиндов районного масштаба, собранных на второй тур районной самодеятельности.

Зал взбудораженно грохотал аплодисментами за пыльным бархатом. Аплодисменты плотными сгустками лепились в овации, их можно было мазать на хлеб – ох, сладко!