БЕЗЫМЯННЫЙ ЗВЕРЬ

Тут прорвало ее пронзительным щенячьим воплем:

– А-а-а-а-а…

Дернулся, заерзал край ширмы. Вынесло из-за нее скользящим махом владельца мингрельского голоса – припухло-лысеющую жеребячью особь с расстегнутой мотней, в пенсне. На рысях подлетела особь к девке, уцепила за талию, поволокла к ширме.

– Иды ко мне, дэвочка, тебе надо отдохнуть. Иды ко мне. Какой лючи отдых от этых скотов, а? Мы с тобой знаем. Оо-о-о.! Моя.. А-а-а-а-а… моя рибка… мой свэтлячо-о-ок… о, мадлоб, о-о-о шени чериме… о-о-о-о…

Взорвался воплем, взревел от мрази творившегося привязанный к стулу Гордон:

– Скажи им, Никита, где АУПная твоя железяка… будь она проклята и ты с нею, сволочь. Под монастырь подвел, как чуял я тогда, связываться не хотел… Скажи им! Ведь сдохнем! И никто, никогда…

Обмяк, обвис на стуле мясным бескостным мешком. Уставился на дерганый, ритмичный припляс двух теней за ширмой. Оттуда несся, повышаясь в тоне, визгливый хрюк.

– Слышь… Никита, куда мы попали?! – с омертвелым ужасом спросил Гордон.

– В скотобойню, Борис, – со стоном выхрипнул Прохоров. Собрал себя в комок. Заволакивала глаза черная пелена. Закончил, обращаясь к ширме, надрывая последние силы:

– Не рожай от него… девка… шакаленка с клыками выродишь… он тебе тут же титьку отгрызет… они молоко с кровями человечьими потребляют.

За ширмой откинулся комиссар на спинку кресла. Закрыл глаза, поплыл в нирване.

– Иды, работай, маленькая. Со вторым. Первый протух, воняит. О-о-о, шени чериме-е-е-е… мадлоб, дорогая.

Она сползла, содралась с чмоком с кола. Оправилась ватными руками. Шатаясь, заковыляла к допросному столу. Добравшись, рухнула на стул. Со всхлипом втянула воздух. Мутными глазами, нашарив Гордона, спросила в два приема:

– Фа… милия…

– Гордон Борис Спартакович, – с собачьей мольбой вползал он в глаза палачихи.

– Место работы.

– Председатель Губпродкома Ставропольской губернии.

– Признаете, что поддерживали и отпускали деньги на изготовление антинародного изобретения Прохорова с целью опорачивания и дикрис. дисик.. (уперлась в слово, прочитала его по слогам) дис-кри-ди-та..ции сталинского плуга и развала сельского хозяйства в СССР?

– Позвольте все досконально пояснить, гражданка следователь! Я перед вами как на исповеди, все выложу, от чистого сердца. Когда он прибыл ко мне с деревянным макетом АУПа, я сказал, что дело это скользкое, райкомземом и райкомом партии не одобренное. И не дал денег!

Завозился, поднял голову, выстонал Прохоров, выгораживая земляка:

– У тебя снега… зимой… не выпр-р-с-ш… жмот поганый.

– Тогда как же вы, Прохоров, изготовили свой вредительский аппарат? – крепла голосом, отмораживалась следовательша. – На какие шиши?

– Сами, тайком с кузнецом Мироном, на свои сбережения. Они не то что меня, даже агронома Орлову к себе в этом деле не подпустили, – открещивался, предавал Гордон.

– Слышь, гражданин… который за ширмой, – уставился на ширму Прохоров, изнемогая в слизняковой паскудности земляка, – я теперь с шампуром в спине мысли чужие на раз читаю. Твоя шмара допросная знаешь, что про тебя удумала? «Кобель черножопый, все внутрях порвал. Еще раз полезет – застрелю».

Наполнялись тинно-болотным испугом глаза девахи. Взвилась на стуле, заверещала:

– Брешет эта сволочь, товарищ комиссар!! Я ничего такого про вас…

Комиссар вышел из-за ширмы. На лунном, несущем слепящие кругляшки лице плавилась снисходительная умудренность.

– Не волновайся, маленькая. Ты нэ можешь так думать обо мне. Я снюсь тэбэ каждую ночь, и ты просыпаешься мокри. Эта падаль хочэт нас увэсти в сторону. Нэ дадим. Нэ пойдем ми за ним.

Подошел к Прохорову, выдернул шампур из спины.

– Тэпэрь не будем читать чужой мисли, да-а?

Достал фляжку, полил красную спину коньяком.

– Значит, нэ поддержал он тэбя?

– Сказал уже.

– Ц-ц-ц-ц. Дэнги тоже нэ давал?

– Он да-аст… догонит и еще раз даст.

– Ай-яй-яй, – сокрушенно соболезновал комиссар. Страдающе спросил у Гордона: – Совесть у тэбя есть?

Взял планшет со стола, окантованный никелированными уголками, проворно, с разворотом въехал железом в зубы Гордону.

– За что-о?! – охнул, плюнул кровью Гордон.

– Эсе-се-сер голодает, отцы детей своих поголовно кушают! Изобретатель, светли голова, приносит тэбэ агрегат, котори поднимает урожаи. Ти, бюрюкрат, ему сапоги целовать должен, если патриот Родины, а ти, сука, сволыщь, павернулся к изобретателю толстым жопом. Дэнги не дал. Расстрелять тебя мало. Расстрел надо заслужить чистосердечной признанней. Кто тибя научил гробить гениальный изобретений?!

– Я поддержал! Дал немного денег! И еще металл, инструменты, гайки, болты… Никита, скажи! Я же давал?! – рыдающе молил Гордон.

– На что ты давал дэнги, инструмент, болты? Чтобы этот враг народа своим вражеским агрегатом завел всех в заблуждений, а патом ликвидировал Сталинский плуг, чтобы падарвать наше сельское хозяйство, чтобы апят родители своих дэтэй кушали?

Стекленели в безумии глаза начальника Губпродкома, увязнувшего в сатанинских зигзагах чужой и неуловимо склизкой мысли. Слаб и заземленно ползуч оказался его разум для погони за коммисарским допросным полетом. Заплакал Гордон: