БЕЗЫМЯННЫЙ ЗВЕРЬ

Она безропотно, неутомимо накапливает дань от красных кровяных телец, несущих энергичный кислород – весьма своеобразный тип, осознающий себе цену. Пока его немного – ведет себя прилично, энергетическую обеспечивает службу. Но чуть в излишестве скопился, разбух в диаспору – велит именовать себя, во-первых, не как-нибудь: «свободным радикалом»!

А во-вторых, впадает в буйство, что переходит в бандитизм.

Что происходит? Разделилась клетка и расщепились хромосомы, на миг прорвав родительскую оболочку, которая хранила, защищала их. И в этот миг шатающийся праздно местечковым «радикалом» избыточный проныра кислород шныряет в щель разрыва и буйствует как пьяный хам в таверне: сминает, рвет спирали ДНК и жрет сегменты теломера.

Длина младенческого теломера – 20 тысяч знаков. У старика не набирается и половины – вот безнаказанный итог безделья свободных от контроля «радикалов».

Гармония телес – забота теломеров. И иссякающий их строй со временем уже не в силах обеспечивать порядок. Перестают делиться клетки, впадают в коллапс иль в сенильность. Слабеют слух и память, все глуше запахи, тускнеют краски, скрипят суставы, цепенеет мозг.

Отчаянно сопротивляясь, последняя сдает иммунная система: когда замок поломан, в распахнутую дверь прут хищной стаей сонмища бацилл, заканчивая пиршество распада.

Все лучшие умы мардукской медицины столетиями бились над дилеммой: найти управу хищным «радикалам»? Или защитить от пожиранья теломер? В конце концов сработало то и другое. В горнилах генной терапии был найден препарат, нейтрализующий бандитский кислород. Затем внезапно проросло в одном из царских гротов «Древо жизни», в плодах которого был сосредоточен, казалось, экстракт от старости.

Одновременно с этим, сжигая жизнь в экспериментах, сумели, наконец, регенерировать обглоданные цепи теломера, внедряя в клетку восстанавливающий ген. Его, лихого седока, для въезда в клетку снабдили архивредным муллом – болезнетворным вирусом, которого, проникнув в клетку, приканчивал сам ген.

В итоге высший клан Мардука стал жить тысячелетья – по шесть и восемь орбитальных циклов, соединяя и храня стерильность родственных геномов в инцесте брачном: сверхдорогой ценой досталось долголетье, чтобы его транжирить в грязи смешения с рабами..

***

Пошли вторые сутки. Горела зеленью на МЕ единственная клавиша: SHI IМ ТI.

ГЛАВА 24

Фельзер разлепил веки, шевельнулся. Тупая боль перекатилась в голове увесистым свинцом. Над ним нависло днище бочки с затычкой. С затычки сорвался серебряный, с прозеленью пузырь и шлепнулся, как гвоздь забил, в щеку.

Юрий Борисович дрогнул, дернул головой. Днище бочки отпрянуло ввысь, стало липовой бадеечкой на белесом березовом кругляше.

Фельзер со стоном приподнялся и огляделся. Поодаль, влипнув раздрызганным бортом в ствол, скособочилась подвода с обломками оглобель.

Рядом лежала дочь. Фельзер, цепляясь за ствол, встал, охнул. Его шатнуло, повело. Ноги подломились. На четвереньках он двинулся к Анюте. Прикипев глазами к ненаглядному, обескровленному личику, к прикрытым векам, он попытался уловить в них хоть малую дрожь. Но не было ее.

То, что увиделось чуть погодя, прокололо сердце. Юрий Борисович тонко, по-заячьи вскрикнул: из продранного чулка торчала косточка в открытом переломе. Стремительно и холодно сработал в мозгах диагноз: мертвенно-бледное лицо Анюты, бардовая лужица под ногой – большая потеря крови.

Он был виртуозным фельдшером, потомком фельдшеров и аптекарей в пятом поколении, ушедшим под старость в ветеринарию, и предки выдали немедленный позыв.к действию: нужно вливание крови, той самой, в которой растворилась их надежда на блаженное, лучше всех остальных, житие.

Намереваясь вновь подняться, он напрягся, привстал, но тут же опустился на листву. Глянул с изумлением на две тощие свои, доселе безотказные ходули в кирзачах: это что за новости?! Ноги лежали перед ним в равнодушно хамском покое. А рядом истекала кровью дочь.

И это предательское бесстыдство собственной плоти взъярило Фельзера. Накаляясь звереющей волей, завопил он фальцетом: «Вста-а-ать! Из-звольте работать, разгильдяи!»

(Вспыхнувшим протуберанцем мазнуло в памяти: белели и обмирали медсестры от этого стального фальцета в военной хирургической палатке, заваленной грудами еще живого, рваного мяса вокруг хирургического стола.)

Он уцепился за ствол, стал подниматься. Утвердившись на ватной мякоти ног, он в два приема развернулся и оторвал белесые, в бархатистой пыльце руки от березовой коры.

Побрел к телеге с маниакальностью заведенного механизма – там саквояж! Бескостные ходули подгибались, но несли.

Он принес и уронил рядом с дочерью обшарпанный баул. Рухнул на колени, отдышался, смаргавая с глаз пелену слез. Стал доставать из сатиновых, пропахших карболкой, недр бинты, шприц, пузырек с эфиром, йод, камфару, спирт, резиновую трубку. А достав, заново прослезился – тут было все для дела!

Истово погладил себя по хохолку.