БЕЗЫМЯННЫЙ ЗВЕРЬ

На сухой ветке недвижимо впаялась в небесную красноту пернато-черная тварь. Та самая, со взбухшей, круглой башкой, волочившая за собой над окрестными станицами шлейф ненависти и страха. Жуткой молвой и мифами обрастали ее напеты в обитаемые места: ничего не стоило чудищу закогтить и уволочь на глазах у людей гусака, ягненка, выдолбать сладострастно глаза у живого, истошно верещащего порося.

Но куда хуже были осмысленные, ублюдочно-жестокие акции этой твари в станицах, когда, неся в когтях увесистую булыгу, прицельным бомбометанием бросала ее адово исчадие в дымящую трубу какой-либо хаты. Взрывалась печь в избе гулом, выплевывая шрапнель горящих углей на половики, после чего занимался пожар. Две избы сгорело в Надтеречном, одна – в Наурской. Охотились, подстерегали казаки черноперого поджигателя и гуртом, и поодиночке – да все без толку.

Башка медленно разворачивалась на Анну. Будто в самую душу ее воткнули два желтых снопа от фонаря. Ворон присел, распахивая крылья.

Ужасаясь своему, будто замороженному тулову, подняла берданку Анна и ткнула стволом в стекло. Оно брызнуло осколками, опало.

Ворон подпрыгнул, ударил розовевшую синь тугими махалками.

Она вела стволы за виляющим сгустком тьмы. И, наконец, выбрав миг, всем закоченевшим в ненависти телом, вибрирующей в азарте волей нажала курок.

Рявкнуло, ударило в плечо. С истошным фырчащим визгом рванула к карагачу жмень смертоносно-чугунного крошева..

Ворон, дернувшись в воздухе, испустил скрежещущий вопль и на миг закоченел. Кособоко развернувшись, ринулся он по нисходящей назад, к дереву. Грузно хрястнулся на прежнее место. Еще раз взверещал. Запустил блесткий крючок клюва под крыло, выискивая, цепляя что-то под перьями. Напружинил голову, дернул ею. Разинул клюв. Из клюва выпала, щелкнув о нижний сук, чугунинка и канула в траву.

Ворон нырнул вниз с приспущенными крылами. Раскинул их у самой земли. Редкими обессиленными махами потянул к лесу над кустами, над травой.

Анна, изнемогая в ждущей, тяжкой злости, провожала его глазами, моля о последнем, дохлом тычке твари в землю.

Но не дождалась. Черный когтистый снаряд, одолев на бреющем открытое пространство, взмыл у самого леса кверху. Послав в глаз Анны последний, колющий блик, исчез в зелени.

Уволок он с собой не отомщенный разор пшеничного поля, жизни Прохорова и кузнеца Мирона, да разбухшую угрозу для них, Орловых.

Казаки, вломившись в мазанку, остолбенело застыли: председательша, их неприступная краля-королева, ревела белугой в три ручья и крыла сучью, блядскую птицу вдоль и поперек свирепым непечатным слогом, коего редко услышишь и от мужиков.

***

С тех пор как выволок участковый Гусякин в безвременье Прохорова и кузнеца Мирона, главный агроном Орлова временно осталась за председателя колхоза, зыбко держась на гребне того плевка, который показательно выхаркнул в ее сторону сгоревший Прохоров.

Грянула война. Немногословная, холодная и жесткая на расправы баба, отсвечивая неприступной красой, взяла колхоз и казаков в ежовые, совсем недавно модные рукавицы, пропадая с зари до зари на полях.

Пошел второй год войны. Разнарядки на рожь, гречиху, овес спускались и по мирным временам несусветные. И каждая жмень пшеницы, каждая десятина обихоженной земли ценились на вес золота. Что и определяло трудовой надрыв нещадно прореженного крестьянского муравейника в России, кормившего фронты из последних, двадцать первым и тридцать седьмым годом обескровленных, сил.

Немец стоял у Терека, и станица Наурская оказалась во фронтовой полосе. Через нее проходил дивизионный позвонок оборонного хребта.

Случалось так, что казак, дожав на косилке полосу овса, прихватывал прислоненную к дереву трехлинейку времен гражданской войны и трусцой поспешал к окопам, сходу вламываясь вместе с цепью в атаку. А там уж Бог метил и сортировал воинство свое, распределяя, кому хлеборобом суждено было вернуться к оставленной лобогрейке, а кому прахом остывать в братской могиле.

Василий Чукалин между тем ломал стерву-войну под Сталинградом, командуя батареей пушчонок-сорокапяток, успев сменить и похоронить уже два расчета на своем головном, командирском орудии.

Сам отделался тремя сквозными осколочными, да легкой контузией. Пока везло, о чем и сообщал своей председательше в скупых строках фронтовых писем, незримо, но явственно пропитанных жгучей тоской по дому и ладу домашнему.

ГЛАВА 23

Они взмывали вертикально над городом Сиппар. Их MU уже ввинтился в стратосферу, когда Энки остановил корабль. Они зависли блесткой каплей над необъятной желтизной пустыни, прорезанной двумя синими венами рек.

Внизу ласкали глаз четыре краски, четыре восхитительных и буйных цвета: яичная желтковость песчаных дюн, речной ультрамарин в зеленом обрамленьи причудливо вползал в размашистую бирюзу залива.

– Энки, мой господин, уже привык? – протяжно, с голубиной хрипотцой спросила Нинхурсаг, уткнувшись подбородком в колени, спросила, как рабыня господина.