Беззвёздный и святая (СИ)

Ей хочется прижаться губами к его щекам, лбу, носу и глазам, запечатать его губы, словить каждую тень.

Ей его хочется. Не в низменном из смыслов, не в горячке похоти.

— Побудь со мной этой ночью.

Четыре слова, уместившие слишком много.

Прости меня.

Я ненавижу тебя.

Прижмись же ко мне.

Проснись со мной утром.

Александр шумно вздыхает, открывая глаза.

— И завтра ты снова будешь искать повод, чтобы сбежать.

Алина склоняется, соприкасаясь с ним лбами. Стекает руками обратно к плечам, чтобы обнять.

(распять)

— Буду. Если бросишь меня одну.

Он точно возводит горе-очи. Вся вселенная в теле мальчишки, (не) покорённая ею.

Холод отступает, растворяется, когда Александр накрывает рукой её лопатки, будто ловит призрачные крылья. Тепло расползается не искрой — пожарищем.

Алина выдыхает ему в губы. Ловит вдохом ответ и умирает, возрождается из раза в раз, когда слышит:

— Моя жизнь принадлежит тебе.

========== v. хищник ==========

Иногда он бывает почти расслабленным, что принять бы и за игривость. Только не ту, что была бы свойственна деревенским мальчишкам с бронзовой от солнца кожей и озорными улыбками. У таких жадные, огрубевшие руки и слишком выразительные взгляды.

Нет.

Это что-то звериное. Свойственное острозубым хищникам.

У Алины всё время мира, чтобы изучать его наяву и в написанных строках, и она когда-то читала о животных, похожих на больших котов, чья шерсть лоснится, словно мрак, а глаза мерцают в темноте. Янтарным, изрудным, сапфировым. Наверняка, там где-то есть и кварц.

Расслабленность Дарклинга в её восприятии — этот зверь, лежащий в тени, подальше от разморяющего солнца, дабы не терять бдительности и оттяпать потянувшуюся руку. Но так и тянет провести пальцами против шерсти.

Он становится немногим мягче, и иной бы подумал, что причина в привезённых ко двору винах. Но Алина знает, что пьянеет равнодушный ко всякого рода увеселениям Дарклинг от иного.

Иногда (очень часто) от неё. И его одержимость становится только острее и терпче.

Алине нравится в такие моменты ловить его за руку, прикасаться, попадая под прицел серых, почти антрацитовых глаз.

— Чего ты улыбаешься?

В голосе сквозит глубокая усталость с ленным любопытством. Под этой изнанкой он почти доволен, но Алина знает, что этой ночью Дарклинг заснёт и проспит до утра, не шевелясь. Возможно, до полудня, и она не позволит его разбудить.

Сама разбудит.

— Твоё самодовольство слишком заметно.

— Да неужели?

Алина бы десятками лет ранее самой себе оплеух надавала за подобную смелость? дерзость? Этого ей всегда было не занимать, да только чтобы в пустых проходах Большого Дворца прижимать короля к стене — тут нужен особый сорт нахальства.

Позволительного только ей.

И ему самому, дабы в тенях пить её громкие, судорожные, полные желания выдохи. От необходимости разгрызть ему артерии до ломки прижаться кожей к коже.

Дарклинг любит её провоцировать.

Алина всегда возвращает долг.

Он прижимается лопатками к стене — чёрным пятном на пастельных тонах расписанных картин, и чуть шире расставляет ноги, позволяя Алине подойти (впаяться) ближе.

Есть нечто правильное в том, как руки Дарклинга устраиваются на её талии и соскальзывают ниже, поглаживают большими пальцами ощутимые даже под тканью платья тазовые косточки. Алина всё ещё хрупкая, пусть и кости у неё — крепче и острее всякой стали. О них немало желающих королеву умертвить зубы обломало.

Алина почти кошкой к нему льнёт, наслаждаясь едва слышными выдохами, этим взглядом из-под ресниц и рисующейся улыбки на губах. С ней он целует Алину в висок. С ней же обещает уничтожить всякого, на кого она взглянет дольше положенного да с очередной мыслью сбежать и поиграть на его ревности в ту игру, которая неизменно заканчивается разрушениями.

— Неплохо тебя знаю, — выдох в открытую шею, мазнув губами по не сошедшей, ещё заметной отметине. Её зубы, её губы на нём — он весь её.

Дарклинг крепче сжимает руки, тянет к себе.

Пальцы Алина соскальзывают ниже, рисуют узоры на его груди.

— Ты прям млеешь, уверенный в своей победе, — она почти целует его, голову задрав, но не позволяет. Отстраняется, накаляя между ними воздух.

Их и увидеть могут, застав в столь неприглядном положении. Алина знает: понадобится секунда, прежде чем Дарклинг вернёт свою маску. Под неё заглядывать никому не позволено. Алина не сразу нашла и подцепила край. Буквально стены разнося всей мощью своего света.

— Считаешь, что знаешь меня? — Дарклинг углом губ дёргает. Улыбка у него шальная. Опьянённая. Ею, властью, их общей силой. Каждое прикосновение друг к другу — молния, вспарывающая кожу восторгом, клыками порождённой им скверны.

— Считаю, что да. И могу тебя сокрушить при желании.

Дарклинг посмеивается. Рукой выше тянется, по её спине скользя. Слишком собственнически и интимно, чтобы сбиться в своём же дыхании, ударах сердца. Окунуться в волну жара, стекающую вниз. Алина чувствует физически, как расширяются зрачки.

— Нет, моя сол королева, — его голос разливается приходящей штормовой волной. До мурашек. — Не можешь.

Она возвращает Дарклингу улыбку, губами в губы, поднявшись на носках.