Беззвёздный и святая (СИ)

Алина хочет его ударить. Взмахивает рукой и снова опускает, вцепляется крепче в ткань, впивается в ногтями сквозь неё в кожу, более желая… чего? Вся её ярость извечно направлена на стремление разрушить совершенство, не запятнанное ни скверной, ни шрамами, ни временем.

Бледные полосы сейчас выделяются острее, сильнее.

— Ты, — говорит она, не зная, что и сказать хочет, — ты… ты забрал у меня всё!

И отстраняется, отходит, в волосы собственные вплетая пальцы, в желании выдрать, кожу с себя содрать — ощутить боль куда более острую и сильную, чем ту, что принесла ей приоткрывшаяся правда.

— Почему ты решил показать мне сейчас? Почему сейчас?! Устал врать? Неужто совесть замучила?

Она сметает с собственного стола многочисленные флаконы из цветного стекла, шкатулку с украшениями — теми немногими, что стали ей дороги; всякую мелочь в жажде разрушения, отдачи той ярости, что разъедает её изнутри. Грохот закладывает уши, но не стучащую в них кровь.

— Решил, что я восприму это спокойно? Говори со мной, чтоб тебя!

Дарклинг поднимается на ноги. Неспешно, слитным, плавным движением.

— Ты должна была быть со мной. Твои родители не ведали, что за сила оказалась в их руках.

— Какой вздор, Александр, — Алина смеётся, громко и зло, зная, как его имя из её уст действует: лаской, ударом. — Ты жаждал своего триумфа. И вырастил бы меня по своему подобию, своей послушной куклой, ты…

Она задыхается, взмахивая руками в попытке его оттолкнуть. Но неизбежно они сталкиваются: взглядами, каждым острым углом своего гнева, телами. Воздух трещит, искрит не между ними, а вокруг, концентрируясь их общей силой.

Алина впивается ногтями ему в щеку, поверх шрамов, оставляя алые полосы — не столь глубокие, как ей хотелось бы. Не заливая кровью лицо.

Дарклинг сжимает её плечи.

— Я не отдавал приказа убить их. Только забрать тебя.

— Это ничего не меняет! Из-за тебя я росла в приюте, брошенная, из-за тебя я не помню даже лица матери! Ты мерзавец, слышишь? Ты мне отвратителен!

— Так давай, убей меня, моя королева, — его голос разливается шипящей волной, лавой, обугливающей плоть. — Взмахни рукой, разрежь меня на куски.

Алина бы рада.

Алина бы давно это сделала.

— Давай же, — Дарклинг понижает голос и делает шаг назад, разводя руки в стороны в щедром приглашении.

Алина вдыхает и едва не захлёбывается спазмом, но слёз нет.

Слёз нет уже давно.

Она на него смотреть не может в этой его оголённой черноте распахнутой души.

И отворачивается.

— Не могу, — говорит Алина тихо. Пальцы дрожат, впиваясь в собственные предплечья. Её всю колотит.

Когда-то у неё была семья. Обрывок воспоминаний.

Когда-то — Мал, чьё имя кануло в летах.

Алина выбрала Дарклинга. Чудовище с ликом прекрасного принца, что многими годами ранее качал её на руках в маленькой гостиной, полной того волшебства, коего больше никогда не увидеть.

И тени танцевали над его головой.

Алина зажмуривается, сжимается вся, когда чужие руки обнимают её со спины. Крепко, надёжно — оковами, ошейником, выдохом в макушку.

Дарклинг забрал у неё всё и отдал ей себя. И подарит ей весь мир или его пепел, стоит только захотеть.

Алина хочет поставить точку, но каждый раз выходит запятая.

Далёкие, сказанные ею же слова впиваются в сердце шипами — вечностью, разделённой на двоих.

— Не могу, — повторяет она. — Иначе у меня ничего не останется.

========== vii. вероломность ==========

Комментарий к vii. вероломность

#soverry_deithwen

тема четвёртая на цитату Паланика от soverryspiration:

«то, что тебе не понятно, ты можешь понимать как хочешь»

вдобавок, это какой-то вбоквел-сиквел-хрен-пойми-что к «Степеням свободы» — тексту, который ещё никто не видел.

вольный перевод с исландского:

helvítis konungur — адский/проклятый король;

helvítis drottning — адская/проклятая королева.

пост: https://vk.com/wall-137467035_2127

Наставленные стройными рядами палатки полнились шепотками, тревожными слухами да звуком обсасываемых косточек подробностями. Поговаривали, что всадник появился на рассвете, на вершине холма, взрезав чернотой силуэта белёсое, полное обесцвеченными тучами небо. Другие упорно твердили, что воочию увидели его на посту в предрассветной мгле: была тень чернее ночи, и — оп! — появился всадник, словно выросший из неё, похожий на саму смерть в черноте своих одежд, а глаза его коня светились алым маревом вальпургиевой луны.

Теории строились разные, одна другой сказочнее, но одно оставалось неизменным: всадник был материален и прогарцевал на гнедом жеребце на территорию лагеря в обескураживающем одиночестве, словно к себе домой. На ворчливое замечание былых вояк, чьи бороды были белее горных хребтов, что следовало наглеца остановить, тем более, в одиночку, нашлись достойные ответы у тех, кто позволил чужаку пройти, словно раскалённой стали сквозь масло. Сбивчивые, угрюмые, они сплёвывали вязкую слюну на сырую землю, месили её ногами да хмурили свои светлые брови — бравые мужи, чьи руки заточены на убийство проклятых ведьм и их отродья.

Все они ощущали гнетущее бессилие — второй раз за последнее время, говоря: