Библия и мировая культура

Описание чувственной прелести возлюбленного или возлюбленной (так называемый васф[361]) фигурирует в Песни Песней несколько раз, являясь своеобразным маркером ее композиционных частей. Так, в 6-й главе повторяется фрагмент васфа из главы 4-й, но в сокращении и с некоторыми вариациями в начале: «Прекрасна ты, милая, как Тирца, хороша, как Иерусалим², / И грозна, как полк знаменный! // Отведи от меня глаза — они меня в трепет повергли!» (Песн 6:4–5) [77–78]. Но если из уст девушки развернутый васф звучит всего лишь один раз (хотя при этом бóльшая часть Песни Песней представляет собой своеобразный «поток сознания» героини, грезящей о любви и переживающей ее наяву), то из уст юноши — три раза. Тройным эхом повторяется описание возлюбленной в последнем эпизоде поэмы, и это описание вновь поражает соединением смелой эротической метафорики и конкретности, интимности интонации и гиперболичности образов:

Как прекрасны твои ноги в сандалиях, знатная дева!
Изгиб твоих бедер — как гривны, что сделал искусник,
Твой пупок — это круглая чаша:
Пряное вино в ней да не иссякнет!
Твой живот — это ворох пшеницы
с каемкою красных лилий,
Твои груди, как два олененка, двойня газели,
Твоя шея — башня слоновой кости,
Твои очи — пруды в Хешбоне
У ворот Бат-Раббим.
Твой нос, как башня Ливана на дозоре против Дамаска,
Твоя голова, как гора Кармел,
И пряди волос — как пурпур.
Царь полонен в подземельях!

(Песн 7:2–3

) [79]

Мир Песни Песней столь необычен, что стан красавицы на наших глазах становится стволом пальмы, на которой гроздья фиников неотличимы от девичьих грудей, которые одновременно уподобляются гроздьям винограда:

Этот стан твой сравню я с пальмой
И с гроздьями — груди.
Я сказал: заберусь на пальму,
Возьмусь за фиников кисти,
И будут груди твои, как гроздья лозы,
Как яблоки — твое дыханье,
И нёбо твое — как пряное вино,
Прямо к милому течет,
Бежит по губам спящих.

(Песн 7:8–9

) [80]

Отмечая в связи с этим фрагментом специфические стилевые черты Песни Песней, С.С. Аверинцев пишет: «Слова древнееврейского поэта дают не замкнутую пластику, а разомкнутую динамику, не форму, а порыв, не расчлененность, а слиянность, не изображение, а выражение, не четкую картину, а проникновенную интонацию. Эта родовая черта сближает Песнь Песней с лирикой Псалмов»[362].

В самом финале поэмы — своеобразном эпилоге — влюбленные наконец-то встречаются, и апофеоз их любви совпадает с апофеозом весеннего расцвета природы, но одновременно и с апофеозом ее осеннего плодородия:

Досталась я милому, и ко мне — его желанье.
Пойдем, мой милый, выйдем в поля,
Заночуем в селеньях,
Выйдем утром в виноградники:
Зеленеют ли лозы, раскрываются ль бутоны,
Зацветают ли гранаты?
Там отдам я мои ласки тебе.
Мандрагоры благоухают, у дверей наших много плодов:
Нынешних и давешних я напасла тебе, мой милый!

(Песн 7:11–14

) [80]

Здесь все пронизано мыслью о бесконечном продолжении жизни, о ее буйном цветении и плодоношении. Не случайно упоминаются и мандрагоры: согласно древним представлениям, их плоды приносят плодовитость даже бесплодной женщине, а главное — усиливают сексуальную энергию (возможно, само слово дудайим, которым в оригинале обозначены мандрагоры, того же корня, что и часто встречающееся в нем слово додим — «ласки»[363]). Прославлением любви, сильной, как смерть, всепобеждающей, и заканчивается поэма:

Положи меня печатью на сердце,
На руку твою печатью!
Ибо любовь — как смерть, сильна!
Ревность — как ад, тяжка,
Жаром жжет — Божье пламя она —
И не могут многие воды любовь погасить,
Не затопить ее рекам.
Кто захочет всем богатством своим заплатить за любовь —
Того наградят презреньем.

(Песн 8:6–7

) [81]