Библия и мировая культура

Аллегорическая и мистическая интерпретации Песни Песней в христианской традиции были заложены Оригеном (184–253 или 254)[372] в его «Гомилиях на Песнь Песней» (245–247) — комментарии, состоявшем из десяти книг, из которых сохранилась лишь половина, и то не в оригинале, а на латинском языке. В своем подходе Ориген совершенно открыто опирается на еврейские аллегорические и мистические интерпретации, одновременно переосмысливая их в русле христианской традиции и напоминая, что Божьи слова были переданы христианам иудеями[373]. Утверждая, что Песнь Песней — самая прекрасная из всех библейских песен, Ориген говорит: «Писание перед нами… Духом поет песнь брака, узами которого Церковь соединяется со Христом, Небесным Женихом, желая стать единою с Ним через Слово»[374]. Одновременно Ориген утверждает, что тот, кто подготовил свою душу изучением этики и природы (с ними он связывает еще две книги, приписываемые Соломону, — Притчи и Экклесиаст), тот может приступить к созерцанию незримого, тот «способен перейти к догматическим и мистическим вопросам и таким образом продвигаться вперед к созерцанию Божества с чистой и духовной любовью»[375].

С легкой руки Оригена Песнь Песней стала исчерпывающим языком любви для христианских мистиков, переживавших то, что Фома Аквинский назвал cognitio Dei experimentalis — «познание Бога путем опыта», т. е. внерациональным, интуитивно-чувственным путем[376]. Мотивы Песни Песней пронизывают, например, книгу немецкого мистика XIII в. Мехтильды Магдебургской «Струящийся Свет Божества»[377]. Особенный всплеск интереса к Песни Песней характерен для немецких поэтов-мистиков XVII в. — Ф. Шпее, Ангелуса Силезиуса (сборник «Святое наслаждение Души, или Духовные пасторали Души, влюбленной в Иисуса», 1657), а также для их современников — М. Опица, П. Флеминга, А. Грифиуса, Ф. фон Цезена, соединявших мистическое и светское прочтения Песни Песней в вариациях на ее темы и многочисленных аллюзиях на нее[378]. В равной степени Песнь Песней являлась своего рода метатекстом для мистической поэзии Дж. Донна и английских метафизиков (особенно Дж. Герберта).

Образность и стилистика Песни Песней оказали огромное влияние на светскую европейскую поэзию (прежде всего — наряду с античной традицией — на буколическую, или пасторальную, линию в ней[379], на любовную лирику), особенно начиная с XVII в. Вариациями на ее темы и многочисленными аллюзиями на нее насыщены поэзия Дж. Марино, ранняя любовно-эротическая лирика Дж. Донна, английских поэтов-кавалеров. Над Песнью Песней размышлял и ее перелагал Вольтер, ее мотивы звучат в стихотворениях И.В. Гёте, Г. Гейне и многих других поэтов. Первую светскую вариацию на тему Песни Песней, сохранив глубокие духовные подтексты, создал Г.Р. Державин (кантата «Соломон и Суламита», 1807). Вольные переложения отдельных фрагментов поэмы принадлежат перу А.С. Пушкина («В крови горит огонь желанья…», «Вертоград моей сестры…»), А.А. Фета («Не дивись, что я черна…» из цикла «Подражания восточному», 1850). Целостное переложение Песни Песней создает Л.А. Мей («Еврейские песни», 1849–1859). Особый всплеск интереса русских поэтов к Песни Песней очевиден на рубеже XIX–XX вв.: к ней обращаются (в единстве ее вполне земных и религиозно-духовных смыслов) К. Фофанов, Д. Бутурлин, А. Зарин, М. Лохвицкая, Г. Чулков, К. Бальмонт, В. Брюсов, С. Соловьев, М. Волошин, А. Добролюбов[380]. Реминисценции из Песни Песней пронизывают поэзию А. Ахматовой и М. Цветаевой. Одновременно на рубеже веков к Песни Песней обращаются еврейско-русские поэты, видя в ней символ духовных сил и устремлений еврейского народа к возрождению и воссоединению с Землей Обетованной (целостное переложение С. Фруга «Песнь Песней», 1881–1889; «Песня Суламиты» Л. Яффе, 1897; «Из Песни Песней» Я. Гитина, 1906; «Снится мне: в родную землю…» С. Маршака и др.)[381]. Поэтическим миром Песни Песней навеяны новелла А. Куприна «Суламифь» и роман классика еврейской литературы Шолом-Алейхема «Песнь Песней».