Библия и мировая культура

Среди книг, вошедших в канон Танаха, — даже на этом величественном фоне, — Книга Ийова (Иова) выделяется поразительной сложностью и глубиной, невозможностью однозначного истолкования (не это ли притягивало и притягивает к ней художников разных культур и эпох?), а также высокими поэтическими качествами, особой художественной экспрессией. Книга Иова представляет притчу в ее наиболее сложной разновидности — притчу-параболу — и по своим жанровым признакам является лиро-эпической поэмой с очень сильными элементами драматизма (драматизованность формы задает ситуация спора). Кроме того, это философская поэма, ибо она представляет собой одну из первых законченных и очень глубоких теодицей[387] — попыток оправдания справедливости Бога и созданного Им бытия в свете явной несправедливости последнего. Необходимость этого оправдания неизбежно встает перед религиозным сознанием в связи с существованием кажущегося иррациональным зла — страданий невинных и праведных. При этом Книга Иова, несомненно, обнаруживает ряд параллелей с древними ближневосточными литературами (египетской, шумерской, вавилонской) и представляет собой иудейскую версию сюжетного архетипа «невинного страдальца».

Попытка осмыслить мир перед лицом страданий невинных издревле предпринималась человеческим сознанием, а очевидность зла и неправедности социального бытия, несовпадение представлений о справедливости как божественной основе миропорядка и порой вопиющей абсурдности этого миропорядка волновали умы буквально с самых первых шагов художественной словесности. Эти проблемы наметились уже и в египетском философском диалоге «Беседа Разочарованного со своей душой», и в шумерской и вавилонской версиях «Поэмы о Невинном страдальце», и особенно в «Вавилонской теодицее»[388].

Таким образом, очевидно, что проблема теодицеи — проблема оправдания Божественного бытия перед лицом страданий невинных — одна из ключевых и кардинальных для литературы всего Ближнего Востока. Однако именно древнееврейская Книга Иова преподнесла ее на качественно ином духовном, философском, художественном уровне, и связано это, несомненно, не только с мудростью и огромным поэтическим талантом ее неведомого автора (согласно еврейской религиозной традиции, этим автором был пророк Моисей), но и с принципиально новым осмыслением проблемы теодицеи в русле монотеистической традиции. Именно в мире монотеизма проблема оправдания Бога (точнее — Промысла Божьего) становится особенно болезненно-острой, ведь Единый Бог — единственный Источник бытия. Кроме того, Он абсолютно справедлив и сотворил мир (в том числе и человека) как абсолютное добро. Тем более в полный рост встает вопрос о том, что является причиной существования зла, и тем очевиднее это связывается с великим и опасным даром, данным Всевышним человеку, — со свободой воли, ибо если Бог только предопределяет все, то Он и виноват во всем, в том числе и в вине виновного. Если же это не так, то еще болезненнее и неразрешимее вопрос: почему Господь не оградит невинных, не спасет их, ведь Его воля всесильна?

В Книге Иова, по словам С.С. Аверинцева, «как нельзя более ярко выступает вкус к глубокомысленной словесной игре, к спору, к сар казму»[389]. Добавим: в ней в наибольшей степени сказался также интерес еврейской культурной традиции к постановке сложнейших, антиномичных проблем бытия. Именно трагические антиномии, не укладывающиеся в человеческом сознании, не поддающиеся чисто рациональному истолкованию, в центре этой книги: праведнику обещана награда, но всегда ли ему хорошо в этом мире? не чаще ли страдают в этом мире как раз праведные и невинные? почему, если Бог есть справедливость, Он допускает страдания невинных? По мысли С.С. Аверинцева, книга содержит в себе и протест против слишком прямо и примитивно понятой премудрости (хорошее поведение — вознаграждение); здесь «показана граница, на которой самые хорошие школьные прописи теряют свой смысл»[390]. И быть может, самые главные вопросы, поставленные в этой воистину философской поэме: что есть человек? достоин ли он Божественного избрания? какова природа человеческой веры? имманентна ли она (внутренне присуща человеку, является его главной опорой) или эта вера — только результат обещанной награды за хорошее поведение? Как говорится в знаменитом Псалме, — «что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?» (Пс 8:5; СП). Не те же ли самые мысли будут терзать воспаленный мозг Иова, измученного обрушившимися на него несчастьями? Но что физические муки перед страшной загадкой: за что? За что постоянное, пристальное, ревнивое внимание, не дающее перевести дух, сглотнуть слюну?