Билет на вчерашний трамвай

— Не-а. Пояса ещё недавно впаривали. Из собачьей шерсти. «Золотой конёк» для импотентов… Ты б слышала, как Кямыч его продавал! — Пашка залился смехом. — «Иван Иваныч, я сам пять лет карандаш к члену привязывал, а тут прям можно таз чугунный на него вешать — не свалится!»

На лестницу вышел Валька, курьер. Стрельнул у Пашки сигарету и с грустью сказал:

— Хорошо вам. Сидите тут себе и впариваете дерьмо.

— Ты что, Валек? — хлопнул его по плечу Пашка. Ты ж на зарплате сидишь. А мы с Ксенофонтом — на процентах. Не продадим ничего — и до свиданья. Остались без бабок. Чем ты недоволен?

Валентин глубоко затянулся, с отвращением бросил сигарету на пол и раздавил её ногой:

— Не могу я тут больше! Вы по телефону разговариваете, а я потом вашим Иван Иванычам фуфло это привожу, которое три копейки стоит. Сам видел в аптеке, что в Центральном «Детском мире», двести рублей! А я в дверь звоню, и мне открывает дедушка, у которого половины органов уж нет и трубка прям из живота свисает, а к ней банка привязана… — У него перехватило дыхание, и он замолчал.

И мы тоже молчали.

Курьер, не спрашивая разрешения, достал из моей пачки новую сигарету, прикурил и продолжил:

— Смотрит на меня, глаза у него слезятся, и говорит: «Вот, сыночек, возьми денежку. Тут аккурат четыре с половиной тысячи рубликов. С книжки снял, на похороны копил. А теперь какие мне похороны с вашим-то чудо-лекарством? Мы ещё поживём!» А я стою, пересчитываю деньги и думаю: жить тебе, дедуль, пару дней осталось. И оттого что тебя пронесёт с этого «Лактофайбера» перед смертью, легче никому не станет. Лучше б ты себе фруктов купил да вкусненького чего-нибудь. Эх, твою мать…

Валентин замолчал, и мне стало не по себе. Такой скотиной себя почувствовала! Смотрю на Пашку — тоже стоит, глаза в пол опустив. Потом говорит:

— Валь, всех жалеть — жалелки не хватит. Вот меня кто-нибудь пожалел, когда нас с Лёхой сначала родная мать в детский дом сдала, а потом вообще продали? В прямом смысле. Мы какому-то мужику дом строили. Бесплатно. Жрали то, что сами найдём. А мне тогда тринадцать лет было. А Ксеньку кто-нибудь жалеет? У неё дома ребёнок маленький, его кормить-поить надо. Да таких, как она, должны на руках носить, любить и беречь… — Я удивлённо приподняла брови, но Пашка на меня даже не смотрел. — А она тут вот стоит в свитере Кямрановом и думает, как бы ещё парочку «Лактофайберов» толкнуть, чтоб сыну фруктов сегодня купить! Кто нас-то пожалеет, а, Валек? Ты о себе подумай, братишка. У тебя тоже дома мама-инвалид…

— Прекрати! — истерично взвизгнул Валентин. — Не лезь не в своё дело! Я куда угодно курьером могу пойти работать, ясно? Могу… вон документы развозить! Или канцелярию какую! И мне не обязательно стариков обманывать!

Пашка сел на корточки и, глядя снизу вверх, тихо спросил:

— У тебя регистрация московская есть? А у мамы твоей? А у сестры? Вот и у меня нет. Потому мы все тут и работаем. Ирке плевать на регистрацию. Она своих всегда отмажет, сам знаешь. Так что никуда ты отсюда не денешься. А нервишки побереги, брат. Они тебе ещё пригодятся.

Пашка встал и направился в сторону офиса, бросив мне через плечо:

— Ксюх, я чай пить. Идёшь?

Я посмотрела на скрючившегося в углу Валентина и пошла за Пашкой в буфет. Пить чай.

Фарш невозможно провернуть назад

— Паш, ты чего? — спросила я, глядя, как он медленно размешивает в кружке с чаем давно растаявший рафинад.

— Ты о чем? — Он не смотрел на меня.

— Сам знаешь.

Чайная ложечка звонко стучала о края чашки.

— А что, я не прав? Ты себя в зеркало видела, дурочка? Ты даже не представляешь, какой ты тёплый и хороший человечек. Не место тебе тут, за этим облезлым телефоном. Ты — королева. Которая почему-то в это не верит.

Я засмеялась и провела пальцами по Пашкиной щеке.

— Я — мать. В первую очередь. И пока не поставлю на ноги Андрюшку, хотя в данный момент вообще не представляю, как это сделать, — буду и у облезлого телефона сидеть, и где угодно. А вот потом, может, и почувствую себя королевой.

— Ксеньк, — Пашка вдруг посмотрел мне прямо в глаза, — ты по мелочам только себя не разменивай. Не нужны тебе всякие Кямычи и прочее отребье! Ты…

И замолчал. А я протянула ему квадратик шоколадки и сказала:

— Мне никто не нужен. У меня сын есть. Я его люблю. Очень. Настолько, что на прочих разных ничего не остаётся. А Кямыч мне и подавно не упёрся. Веришь?

И улыбнулась.

— Тогда зачем ты у него свитер взяла? — тихо, как-то совсем по-детски спросил Пашка.

— Свитер?! — расхохоталась я. — Ты расстроился из-за свитера?! Паша, ты прелесть… Он мне сам его дал. Вернее…

Я не успела договорить. Сзади раздался голос Ирины:

— Какой знакомый свитерок. Тебе идёт, Ксения.

Я медленно обернулась. Ирина смотрела на меня в упор. Как змея. Не мигая.

И я тоже посмотрела ей в глаза. С вызовом. Потому что никакой вины за собой не чувствовала. А в том, что меня обвиняют, не сомневалась.

«Ах ты сука…»

«А ты за своим добром смотри лучше!»

«Думаешь, сможешь быть моей соперницей? Не смеши!»

«Тебе? Соперницей? В чем?»

«Это моё!»

«Вы друг друга стоите!»