Билет на вчерашний трамвай

— Нет ещё.

— Стимуляция?

— Подождём. Сама должна.

— Шейка?

— На пять сантиметров.

— А почему не рожаем?! И все посмотрели на меня.

Мне стало стыдно. Да, я приехала сюда рожать. Но я понятия не имею, почему не рожаю! И не смотрите на меня так!

Я икнула и тут почувствовала, как подо мной растекается тёплая лужа. Испугалась и заорала:

— Рожаю!!!

Ко мне подошли, пощупали живот, похвалили и ушли. Через минуту пришла акушерка, поменяла мне простынь и села рядом.

— Боишься? — спрашивает, а сама улыбается. Очень смешно. Из неё вода не течёт…

— Боюсь, — честно отвечаю. И тут же меня колотить начало, как в ознобе.

— Завтра бегать уж будешь. Колбасой по коридору. Улыбается.

Я рот открыла, чтоб ответить что-то, и тут дыхание перехватило: по всему позвоночнику прошла волна боли, докатилась до коленей и пошла на убыль.

Сын твердо решил родиться до полуночи.

…Через три часа я лежала на мокрой от моего холодного пота кушетке, сквозь багровую пелену боли видя только свои покусанные руки и чьи-то холодные пальцы, убирающие с моего лица прилипшие волосы, и при каждой новой схватке выгибалась дугой.

Кто-то перевернул меня на бок и сделал укол. Стало легче.

Потом я увидела трёх девочек-практиканток, которые без интереса смотрели мне куда-то между ног и тихонько переговаривались:

— Порвётся…

— Не-а.

— Спорим?

— Не буду.

— Голова лезет…

— Надо Елену Анатольевну позвать… Голова лезет?! Уже?! Где?!

Руки непроизвольно потянулись под живот, но тут же были перехвачены на полпути.

— Ты че? Куда ты руками лезешь? Инфекцию занесёшь! Второе дыхание открылось. На выдохе быстро спрашиваю:

— Волосы какого цвета?

— Тёмные. Плохо видно.

— А глаза? Глаза видно? Сдавленное хихиканье:

— Угу. Ещё как.

Пришла врач. Тоже посмотрела. На голову и на часы. Потом протянула мне руку.

— Вставай. Только осторожно, на голову ему не сядь. Боком, боком поднимайся… Вот так… теперь идём… Тихонечко, не упади… Теперь давай лезь на кресло… Ножки вот сюда клади… Вот эти, как будто рычаги, видишь? Хватайся за них двумя руками, подбородок прижми к груди и тужься! Давай! Ну, ещё чуть-чуть!

Ничего не вижу уже. Глаза щиплет от пота, волосы в рот лезут. Заколку где-то за кушеткой потеряла. Тужусь так, что позвоночник трещит. Слышу, как трещит.

— Давай, давай ещё сильнее! Стоп! Все! Не тужься! Кому сказала — не тужься! Голова вышла, теперь тельце само родиться должно. Дыши, дыши глубже и не тужься, а то порвёшься…

Не тужься. Как будто я могу это контролировать. Но — стараюсь. Дышу, как паровоз Черепановых на подъёме. Хлюп.

Такой странный звук… Как будто кусок сырой печёнки на пол уронили.

И — пустота внутри. И дышать можно стало. Зажмурилась и почувствовала, что мне на живот что-то положили.

Тёплое. Мокрое. Скользкое. И живое. И оно ползёт!

Открываю глаза… Тяну руки. Накрываю ладонями маленькое, жидкое, как у лягушонка, тельце…

Сын… это мой сын!

Животом чувствую, как стучит его маленькое сердечко. Кто-то осторожно убирает мои руки и просит:

— Ещё потужься разок, девочка… Делаю все, как просят.

Через полминуты слышу детский крик. Поворачиваю голову вправо: надо мной стоит врач. Лица его не вижу — оно за повязкой. Вижу глаза. Морщинки лучиками разбегаются в стороны:

— Ну, смотри, мамочка, кто у нас тут?

Смотрю во все глаза. Улыбка до крови надрывает сухие, потрескавшиеся губы…

Потерянно смотрю на морщинки-лучики и выдыхаю:

— Сынулька… Все смеются.

Мне осторожно кладут на живот сына. Сын ползёт к моей груди и тоненько плачет. Прижимаю к себе родного человечка, боясь его раздавить. Слезы капают на подбородок и на сыновью макушку. Целую его в головку и всхлипываю:

— Сын… Мой сын… Мой сыночек, моя кровиночка, моя радость маленькая… Мой… Только мой… Самый красивый, самый любимый… Мой Андрюшка!

Имя выскочило само по себе. Почему вдруг Андрюшка? Хотели Никитку…

Но вы посмотрите: какой же он Никитка? Он не похож на Никиту! Это же самый настоящий Андрюшка!

Я ждала тебя, сын. Я очень тебя ждала. У тебя есть дом, малыш. Там есть маленькая кроватка и жёлтый горшок. Есть коляска и игрушки. Там живут твои папа, бабушка и дедушка. Там тёплое одеяльце и ночник-колобок. Тебе понравится там, сын…

На часах — ровно полночь.

Меня на каталке вывозят в коридор и протягивают телефонную трубку.

Прижимаю к уху кусок казённой пластмассы, пахнущей лекарствами, облизываю губы и шёпотом туда сообщаю:

— Папа Вова… У нас уже целых полчаса есть сын! Он маленький, красивый, и его зовут Андрюша. Мы ошиблись, папа… Это не Никита. Это Андрюша. Наш сын!

* * *

К Пашке на кухню я вернулась только через полчаса.

— Уснул? — шёпотом спросил он.

— Похоже, да… — шёпотом ответила я.

Телефонный звонок раздался так неожиданно, что мы с Пашкой вздрогнули.

— Блин, кому руки оторвать? — прошипела я, разыскивая трубку радиотелефона. — Одиннадцатый час вечера, между прочим.

Трубка обнаружилась у Пашки под задницей.

— Алло! — по-прежнему шёпотом спросила я в трубку.

— Белка, я тебя не разбудил?

Ну, ё-моё… Сегодня просто праздник какой-то! Динька.

— Диня, твою мать! Ты на часы смотришь? У меня только-только Дюшка уснул!