Воинствующие атеисты не являли собой образца точности, объективности и беспристрастности, столь важных отныне для расхваливаемого ими научного рационализма. Однако на их выступления собирались толпы. Что ж, Новому времени всегда была присуща своя нетерпимость, и отказ от недавней ортодоксии в пользу новой «истины» был не в диковинку. Правда, атеизм оставался уделом меньшинства, но люди, которые терзались сомнениями, а с верой расставаться были не готовы, как бы «выпускали пар» на подобных лекциях.
Другие от веры все-таки отходили, но с печалью, без прометеевского вызова и пьянящего чувства свободы. В стихотворении «Берег Дувра» британский поэт Мэтью Арнольд (1822—1888) слышал «долгий грустный стон» веры, который становится все тише, принося вечную ноту грусти. Людям остается лишь жаться друг к другу в поисках утешения:
Ведь этот мир, что рос
Пред нами, как страна исполнившихся грез, —
Так многолик, прекрасен он и нов, —
Не знает, в сущности, ни света, ни страстей,
Ни мира, ни тепла, ни чувств, ни состраданья,
И в нем мы бродим, как по полю брани,
Хранящему следы смятенья, бегств, смертей,
Где полчища слепцов сошлись в борьбе своей. [886]
В лучшем случае религия помогает выстроить внутри себя мирную гавань, которая позволит творчески преодолевать жизненные скорби. Однако в век науки эту внутреннюю безопасность променяли на зыбкую уверенность. Вера уходила, и многие викторианцы чувствовали, что вместо нее образовалась пустота.
Заглянув в сердца современников, немецкий философ Фридрих Ницше (1844—1900) увидел, что Бог уже умер, хотя почти никто этого не осознает. [887] В «Веселой науке» (1882) он рассказывает историю о безумце, который в светлый полдень выбежал на рынок и кричал: «Я ищу Бога!» Присутствующие восприняли этот крик с иронией и стали спрашивать: разве Бог эмигрировал или спрятался? И тогда безумец воскликнул: «Где Бог?.. Я хочу сказать вам это! Мы его убили – вы и я! Мы все его убийцы». [888] Колоссальный научный прогресс оставил Бога как бы не у дел. Люди столь сильно сосредоточились на физическом мире, что уже не воспринимают Бога всерьез. Смерть Бога – тот факт, что в христианском Боге разуверились, – «начинает уже бросать на Европу свои первые тени». Меньшинству, способному осознать значение этого небывалого события, уже «кажется, будто закатилось какое-то солнце, будто обернулось сомнением какое-то старое глубокое доверие». [889] Сделав «Бога» чисто умозрительной истиной, постижимой для рационального и научного интеллекта, без ритуала, молитвы и этики, люди убили его. Подобно еврейским маранам, европейцы сочли религию пустой, условной и безжизненной. Безумец из притчи хотел верить в Бога, но не мог. Случилось немыслимое: все, на что указывал символ Бога –
Столетие, начавшееся с веры в безграничность возможностей, открыло путь безымянному страху. Впрочем, по мысли Ницше, люди могут противостоять нигилизму, обожествляя себя самих. Они должны стать новым абсолютом и занять место Бога. Бог, которого проецировали вовне, может родиться внутри человеческого духа как «Сверхчеловек» (