Фрейда называли последним из философов-просветителей. И действительно, в психоанализе можно видеть кульминацию просвещенческой задумки поставить все под контроль разума. Благодаря новаторским работам Фрейда можно интерпретировать сны, вскрывать подсознательные импульсы и даже скрытый смысл древних мифов. Однако Фрейд нанес удар и по идеалу Просвещения: оказалось, что под внешним и поверхностным покровом разума в нас кипит настоящий котел первобытных инстинктов, над которым мы почти не властны. Если Дарвин увидел природу, у которой «багровы и клыки, и когти», то Фрейд показал, что ум – это поле непрестанной битвы с подсознательными силами психики, причем надежда на прекращение битвы очень невелика.
Фрейд обратил внимание и на более темную сторону жизни, когда предположил, что среди человеческих мотивов – не только жажда секса, но и влечение к смерти. А ведь в конце XIX века многие христиане верили, что человечество идет к новому и более совершенному состоянию! Со своей стороны, агностики были убеждены, что без Бога мир станет лучше. Ингерсолл мечтал о будущем, в котором «человек, почерпнув мужество в череде побед над силами природы, достигнет спокойного величия, неведомого ученикам любого суеверия». [896] Сомнение есть «лоно и колыбель прогресса». [897] Идея, что «все делает личный Бог», способствовала «праздности, невежеству и несчастью», [898] но отныне люди могут направить энергию, которую забирала религия, на создание справедливого и равного мира. «Идет битва между силами добра и зла, в которой может принять участие даже самый простой человек», – писал Джон Стюарт Милль. Задача поколения состоит в том, чтобы способствовать «медленному, часто почти неощутимому, прогрессу, путем которого добро отвоевывает пространство у зла».
Под внешним и поверхностным покровом разума в нас кипит настоящий котел первобытных инстинктов, над которым мы почти не властны.
Сделать что-нибудь в своей жизни, пусть даже малое, если ничего большего не видно, для того, чтобы хоть чуть-чуть приблизить это завершение, – вот самая живительная и бодрящая мысль, которая может вдохновлять человеческую природу. [899]
Такой должна быть религия будущего. Не суеверие, а труд ради людей, должен был заполнить пустоту, о которой говорил Ницше.
Однако такой оптимизм требовал акта веры. Гражданская война в США (1861—1865) и франко-прусская война (1870—1871) показали, сколь ужасной может быть война в индустриальную эпоху, когда точные науки усиливают поражающие возможности оружия. Тем не менее национальные государства Европы словно поработились «фрейдовскому» влечению к смерти. После франко-прусской войны началась гонка вооружений, которая привела к бойне Первой мировой войны (1914—1918), – военные действия словно воспринимались как «дарвиновская» необходимость, в которой выживают наиболее приспособленные. Любой ценой для себя и для других государства стремились создать огромные армии и как можно более эффективное оружие. Британский писатель И.Ф.Кларк показал, что между 1871 и 1914 годом практически не было года, в котором в той или иной европейской стране не появилось бы романа или рассказа об ужасном будущем. [900] «Следующая великая война» маячила на горизонте страшным, но неизбежным испытанием, из которого народ выйдет с обновленной силой и энергией.
В самом начале нового столетия британский поэт и романист Томас Харди (1840—1922) написал горькие строки о сложившейся ситуации. Его стихотворение «Дрозд в сумерках» (30 декабря 1900 года) посвящено унылому одиночеству человеческого духа, оставшегося без традиционных путей постижения смысла жизни. Поэт говорит, что он видел «века мертвый лик в чертах земли нагой». И казалось ему, что весь мир устал, как и он сам. Однако внезапно запел маленький, старый и дряхлый дрозд, кидая вызов растущей зимней мгле. Слушая эту «шальную песню», поэт спокойно и грустно думает:
Так мало было в этот час,
Когда земля мертва,
Резонов, чтоб впадать в экстаз,
Причин для торжества, —
Что я подумал: все же есть
В той песне о весне
Какая-то Надежды весть,
Неведомая мне. [901]
Глава 11 Неведение