Биография Бога. Все, что человечество успело узнать

Уже в первые десять лет первые два предсказания блестяще подтвердились, а третье подтвердилось лишь в 1960-е годы: не было научной аппаратуры, чтобы сделать соответствующие измерения.

В принципе, Эйнштейна можно было опровергнуть. Впрочем, его самого это не беспокоило. Однажды его спросили, что будет, если его теории не подтвердятся в лаборатории. Он ответил: «Тем хуже для экспериментов. Теория правильна!» Значит, научная теория не зависела целиком от логических рассуждений и расчетов: интуиция и чувство красоты также играли свою роль.

В течение этих сорока лет физики работали, исходя из правоты теории относительности. Выражаясь религиозным языком, они в нее «уверовали». И усилия их вознаградились, когда появилась новая спектроскопическая аппаратура, и стало ясно, что Эйнштейн был прав. В науке, как и в теологии, можно идти вперед, оперируя недоказанными идеями. На практике это может работать.

Научная революция 1920-х годов явно повлияла на Карла Поппера. В своем знаменитом труде «Логика и рост научного знания» (1934) он позитивно высказался о рациональности науки, ее приверженности тщательным проверкам и принципиальной нейтральности, но высказал мнение, что научный прогресс осуществляется вовсе не через систематический сбор эмпирически доказанных фактов. Наука идет вперед, когда у ученого возникает смелая и творческая догадка, не поддающаяся полной верификации и не более надежная, чем любая другая «вера», поскольку проверка может лишь показать, что эта гипотеза не ошибочна. Поппер часто говорил: «Мы ничего не знаем». По замечанию британского философа Брайана Мэги, Поппер считал это «самым важным философским положением, которое следует помнить во всякой философской деятельности». [911] Совершенное знание недостижимо, поскольку все, что мы знаем сейчас, неизбежно подвергается впоследствии ревизии. Нимало не удручаясь этим обстоятельством, Поппер находил радость в постоянном решении нерешаемых проблем. «Один из многих замечательных источников счастья, – признавался он в своих мемуарах, – состоит в том, чтобы улавливать отблеск, то тут, то там, новых граней невероятного мира, в котором мы живем и нашей невероятной роли в нем». [912]

...

Новая наука уже не чужда мистическому изумлению и тайне.

Схожие ощущения были у Эйнштейна. Новая наука уже не чужда мистическому изумлению и тайне. Эйнштейн объяснял:

...

Самое прекрасное чувство, которое мы можем испытать в жизни, это чувство таинственного. Оно есть источник всякого подлинного искусства и науки. Человек, которому оно незнакомо, все равно, что мертвый. Знать, что недоступное нам подлинно существует, проявляясь как высшая мудрость и сияющая красота, которую наши слабые возможности способны постичь лишь в самых ее примитивных формах – это знание, это чувство представляет собой центр подлинной религиозности. В этом и только в этом смысле я отношусь к числу религиозных людей. [913]

Эйнштейн не разделял концепцию личностного Бога, какая была присуща Новому времени. Однако многие из богословов прошлого – Ориген и каппадокийцы, Дионисий и Фома Аквинский – его бы поняли.

* * *