Биография Бога. Все, что человечество успело узнать

В своих поздних работах Деррида много размышляет об этом потенциале и открытом будущем. Он говорит о «недеконструируемом», которое не есть очередной абсолют (такого не существует), но о котором мы плачем и молимся. Как он объясняет в своей лекции «Сила закона» (1989), справедливость – это недеконструируемое «нечто», которое никогда не реализуется полностью в повседневных обстоятельствах, но лежит в основе всякого правового дискурса. Справедливость – это не то, что существует, а то, чего мы желаем. Она зовет нас. Иногда кажется, что она находится в пределах досягаемости, но всякий раз она ускользает от нас. И все-таки мы пытаемся воплотить ее в наших правовых системах. Далее Деррида обсуждает другие «недеконструируемые» явления: дар, прощение, дружбу. Он много говорит о «грядущей демократии»: мы жаждем демократии, но никогда полностью не достигаем ее; она остается неизбывной надеждой на будущее. Аналогичным образом, «Бог» – термин, который ранее использовался для обозначения границ человеческой мысли и дерзаний, – становится для постмодернистского философа желанием за пределами желания, памятью и обетованием, которое по своей природе не поддается определению. Некоторые постмодернистские мыслители применяют эти идеи к теологии. Любопытно, что большей частью это философы, а не теологи. Здесь мы наблюдаем тенденцию, противоположную той, которая была у просветителей вроде Дидро, Гольбаха и Фрейда, причем она знаменует перемену в интеллектуальном климате. В 1960-е годы, во времена движения смерти Бога, казалось, что дни Бога сочтены. Однако сейчас, похоже, Бог очень даже жив. Постмодернистская теология бросает вызов расхожему представлению о необратимости секуляризма. Некоторые даже высказывают мнение, что мы вступаем в «постсекулярную» эпоху (хотя религиозность нового типа будет отличаться от религиозности модерна). Первым применил идеи Деррида к теологии Марк Тейлор в своей книге «Заблуждаясь: постмодернистская а/теология» (1984): косая черта в подзаголовке знаменует дерриданскую сдержанность в вопросе, есть ли Бог. Тейлор видел связь между деконструкцией и теологией смерти Бога, но считал, что Элтайзер по уши увяз в диалектике модерна, которая полагает, что вещи либо существуют, либо не существуют; либо присутствуют, либо отсутствуют. С точки зрения самого Тейлора, религия присутствует, даже когда кажется отсутствующей, – его даже упрекали в том, что у него в поздних работах религия полностью поглощена другими дискурсами.

...

«Когда кто-то желает сообщить мне абсолютную истину, он делает это потому, что хочет поставить меня под свой контроль».

Философы, которые отталкивались от взглядов позднего Деррида, более преуспели. Итальянский постмодернист Джанни Ваттимо считает, что религия с самого начала подавала себя как дискурс-интерпретацию: она традиционно развивалась, подвергая деконструкции собственные священные тексты, поэтому всегда обладала потенциалом к освобождению от метафизической ортодоксии. В противовес триумфальным нотам многих религиозных и атеистических авторов модерна, Ваттимо отстаивает «слабое мышление». Метафизика опасна, поскольку делает абсолютные утверждения либо о Боге, либо о разуме. «Не всякая метафизика была склонна к насилию, – признает философ, – однако все жестокие люди крупного масштаба были метафизичны». [1027] Скажем, Гитлеру мало было ненавидеть евреев вокруг себя: он еще и создал метарассказ с метафизическими утверждениями о евреях в целом. Ваттимо проницательно замечает: «Когда кто-то желает сообщить мне абсолютную истину, он делает это потому, что хочет поставить меня под свой контроль». [1028] Такие утверждения делают и теизм, и атеизм, однако абсолютных истин больше нет – только интерпретации. [1029]

По мнению Ваттимо, эпоха модерна осталась позади; размышляя об истории, мы уже не можем говорить о неизбежном и неуклонном прогрессе к освобождению. Свобода более состоит не в совершенном знании или подчинении необходимой структуре реальности, но в принятии плюралистического дискурса, осознании исторической обусловленности и ограниченности любых религиозных, этических и политических ценностей, включая наши собственные [1030] . Ваттимо хочет разрушить «стены», в том числе стены между теистами и атеистами. Он считает, что общество вернется к религии, но не хочет порывать и с секуляризацией, поскольку усматривает в константиновском альянсе Церкви и государства христианское искажение. Идеальное общество должно быть основано не на истине, а на милосердии. В прошлом, вспоминает Ваттимо, соприкоснуться с религиозной истиной чаще позволяло общение, чем папские эдикты. Он приводит и слова Христа: «Где двое или трое собраны во имя мое, там я среди них», а также известный гимн: «Где есть любовь, есть и Бог». [1031]