Бюст на родине героя

И Олег принялся неторопливо рассказывать про дела Натана, который последние дни развернул бурную деятельность в нефтяном бизнесе, мотается по всей Америке на самолетах: сегодня встреча с конгрессменом в Вашингтоне, завтра переговоры в Хьюстоне, послезавтра обед с итальяшками в Бруклине, а Олег и Грегор, понятное дело, с утра до вечера с ним рядом, ни на шаг не отпускает, совсем, можно сказать, затрахал. Так что для него, для Олега, поездка в Россию — настоящий отпуск, заслуженный отдых. Нет, Грегор остался дома: во-первых, ему сюда никак нельзя, на нем висит мокрятина в Ереване, он во всесоюзном розыске, да и у его подельников к нему какие-то претензии, какие, одному Богу ведомо — из него, из Грегора, сам знаешь, слова не вытянуть, а вообще мужик он ничего, надежный; а во-вторых, кто-то и с Натаном должен оставаться — сам видел, если у нас в Нью-Йорке зазеваешься, подстрелят, как утку. Заезжал по поручению Натана к Костоломоффу, видел там твою. Славная бабенка, ничего не скажешь, ты извини, что я об этом, но я же вам тогда всю ночь, можно сказать, свечку держал. Это здорово, что мы в одной гостинице, будет с кем словом перекинуться.

А Валюша уже приволокла и расставила на столе бутылки и закуску, налила нам по рюмочке и пожелала приятного аппетита. Но сразу не ушла, а постояла у сервировочного столика, полюбовалась на чудо с серыми глазами и конским хвостом.

За встречу! За встречу. Мы чокнулись, выпили и подцепили вилками свежего огурчика с луком и селедочки, которую Валюша принесла сверх нашего заказа, по собственной инициативе. Налили по второй. А Валюша уже спешила к нам со стейками — по кусищу мяса на тарелке и гора румяной картошки, не думаю, что здесь такие порции, для красавца Олега расстаралась, не иначе.

Мы выпили и принялись жевать — насчет целости зубов Валя не соврала: мясо оказалось мягким и хорошо прожаренным. Выпивая и закусывая, мы не заметили, как свои места заняли оркестранты, как загудел синтезатор, забренчали электрогитары, зазвякали ударные и довольно-таки противный мужской голос истошно заорал: «…улица, улица, улица родная, Мясоедовская улица моя!» Тут же возле эстрады затоптались три-четыре пары.

Солист был молод, тощ и нелепо одет: расстегнутая до пупа желтая цыганская рубаха, большой нательный крест на безволосой цыплячьей груди, черные фрачные брюки с атласными лампасами и кроссовки на босу ногу. Безголосость и немузыкальность он с лихвой компенсировал темпом и темпераментом. После «Мясоедовской» он без малейшей паузы сбацал про стюрдессу по имени Жанна, а потом, тоже без паузы, затянул: «Четвертые сутки пылают станицы…» Выпили мы к этому времени с Олегом всего ничего, но я ощутил пощипывание в глазах и почувствовал себя поручиком Голицыным, которому приказано незамедлительно раздать патроны, а сидящий напротив меня молодой человек в красной фуфайке удивительно смахивал на корнета Оболенского.

Будем здоровы! Будем. Я не тянул его за язык, но Олег, тоже, должно быть, примерив мундир то ли поручика Голицына, то ли корнета Оболенского, на что, как выяснилось, у него было несравненно больше прав, чем у меня, принялся исповедоваться. Он оказался значительно старше, чем я думал, во всяком случае, биография у него была: командир разведвзвода в самом пекле под Кандагаром, инструктор рукопашного боя в военном училище, дембель по здоровью — из Афгана привез несколько сквозных дырок, коммерческий директор мастерских при ветеранском союзе. По линии союза съездил в Америку, познакомился с Натаном, соблазнился хорошим заработком и застрял в Нью-Йорке. Прохиндей Натан с помощью хитрожопых бруклинских лойеров выправил ему вид на жительство, теперь спокойно можно ездить в Союз, только делать ему здесь нечего — родители в Ростове умерли, с женой давным-давно развелся, брат плавает на торговом судне под либерийским флагом. А приехал — и вот здесь защемило.

Тем временем хилявый солист отбарабанил «Очи черные», отер пот со лба и затянул очередной свой шлягер:

На Дерибасовской я пивом торговал,
Ну было дело — я не доливал,
Так я ж за это срок свой отбывал
В Сибири возле озера Байкал…

Знакомый бруклинский репертуар! Мы с Олегом переглянулись и разом расхохотались. Вот бы усатого Вилю сюда — вмиг бы окоротил хилявого, засудил за незаконное исполнение чужой песни. Нет, скорее всего, великодушный американский певец сжалился бы над своим нищим коллегой: уж больно смешно и нелепо звучало в устах энского-шменского исполнителя: «Я жил в Одессе, пива всем не доливая, а здесь, ой-вэй, чтоб жить, я всем переливаю», — он тщетно пытался имитировать неповторимый говорок одесского еврея, а на груди его мотался православный крест.