Бюст на родине героя

Степан никогда не был мне близким человеком. Не случись всей этой истории с Натаном, моей поездки по его поручению в Энск, всколыхнувшей давно забытое, нелепых поисков Степана, которые неожиданно увенчались успехом, а потом его гибелью, не будь всего этого, неожиданная смерть моего героя вряд ли подействовала на меня столь сильно. Узнай я в Москве о его внезапной и преждевременной кончине, наверное, опечалился бы и прокрутил в голове банальнейшую из банальных истин о бренности всего земного и дал бы приличествующую случаю телеграмму. Но вышло-то по-другому. Я искал Степана всего-то три дня, но в это время он стал мне ближе, чем за годы прежнего с ним знакомства; за пару часов у его больничной койки я узнал о нем больше, чем вместилось во все мои слюнявые очерки. И за эти три дня плюс два часа он стал мне близким человеком — наверное, потому, что впервые по-настоящему предстал передо мною не в бронзе, а во плоти. Я нашел его и тут же потерял. Догадывался, знал о нависшей над ним опасности, но не успел прикрыть, опоздал, всего на сутки опоздал. Не уберег.

Теперь ему уже ничем не поможешь. Как говорит Натан, поздно, Фира, пить кефир. Помочь — поздно. Но найти мерзавцев никогда не поздно. А чего их искать? Вот они. Шиковых рук дело, чьих еще? Младенцу ясно, но разве докажешь…

Я ворочался, должно быть, часа два, пока не принял таблетку реланиума и стал медленно проваливаться, погружаться в сон.

И тут задребезжал телефон — звонок за звонком, без пауз, зло и беспощадно. И голос, подстегиваемый эхом.

— Ты нашел его? Ты наше… го… ашего…

Расплывающийся в моем сознании смутный силуэт сконцентрировался, обрел знакомые черты, превратился в Натана. Что у них за мерзкая привычка звонить среди ночи!

— Так ты видел его или нет? — Голос Натана казался мне напряженным и взволнованным.

— Видел, — ответил я, медленно приходя в себя.

— Ты спросил его про меня, про Косого? Что он тебе сказал?

— Он мне много чего сказал. Только больше ничего не скажет. Его уже нет. Он умер.

— Что?!

— Степан умер в больнице. Несколько часов назад. Я пришел к нему, а его уже нет.

Молчание в трубке.

— Чего вы молчите? Вы меня слышите, Натан Семенович?

— Слышу, дорогой, слышу… Ой, вейз мир… Отчего он умер?

— Откуда мне знать? Я не доктор, — сказал я и с неожиданной для самого себя злостью добавил: — Вам лучше знать. Думаю, ему помогли. И догадываюсь кто.

Снова молчание.

— Который у вас час?

Я взял с тумбочки часы и посмотрел на едва различимый циферблат.

— Полтретьего ночи.

— Прости, сынок, что разбудил. Я не могу разыскать Аркашу. Ты его видел?

— Да.

— Он почему-то мне не звонит. У него все в порядке, он здоров?

— По моим наблюдениям более чем.

— Тогда почему… Послушай, ты не знаешь, как у него дела на нефтехиме? С Ринатом встречался? Аркаша должен был ему передать… Ты меня понимаешь? Ладно, это не телефонный разговор. Что с контрактом — подписали?

Теперь молчал я, обдумывая ответ. Ну что я скажу Натану? Жулик его драгоценный Аркаша, мерзавец и жулик. Если не убийца. И коли что-то ценное передано с ним для Валиева, то не видать этих ценностей больше ни Натану, ни Ринату. И никакого контракта не будет, потому что Валиев не идиот и за версту видит мошенника и краснобая…

— Алло! Алло! Куда ты пропал?

— Никуда я не пропал. Натан Семенович, я просто не знаю, что вам сказать. Тут все очень сложно, и я не все понимаю, но мне кажется, как бы это помягче, что ваш шурин не лучшая кандидатура для ведения переговоров. Мне кажется, у него с Валиевым ничего не получится. Конечно, я могу ошибаться…

Боже, кто меня тянет за язык? Чего я лезу не в свое дело?

— Знаешь что, родной… Нет, ничего не нужно. С Ринатом я разберусь сам. И Аркаше ничего не говори, это дело семейное… Когда похороны?

— Завтра.

— Ты ведь будешь на похоронах, да? Скажи Тамарке, скажи Вове: я их помню, мы с Дорочкой с ними, а если что и было, то забыто. Ты скажешь? Очень тебя прошу! И узнай, обязательно узнай, чем я могу им помочь. Деньгами, посылкой, я знаю… Обещаешь?

— Обещаю.

— Спасибо, родной. Когда ты возвращаешься в Москву?

— Думаю, сразу после похорон.

— Я не знаю, могу ли тебя после всего просить об этом. Прости меня, старика. Пожалуйста, останься еще хоть на несколько дней. Узнай — кто? Ты понимаешь, о чем я?

— Да, Натан Семенович, понимаю, теперь понимаю.

— Узнай! Для меня сейчас нет ничего важней. Попроси… Попроси Алика, он верный человек, он тебе поможет. Спасибо тебе, родной, за все. Зай гизунд.

В трубке клацнуло, голос Натана пропал, остались одни шумы — далекий гул Атлантики, потом и он исчез. Несколько секунд я послушал тишину и положил трубку.

Узнай — кто. Натану не нужно было просить меня об этом. Сейчас я сам больше всего на свете хотел знать — кто?

Траурный митинг на шинном не разрешили. Должно быть, гражданская панихида по исключенному из партии, пусть он хоть трижды герой, пусть увековечен в бронзе, показалась кому-то в горкоме столь же неуместной, как похороны вероотступника или самоубийцы в церковной ограде. Но заехать к шинному по дороге из морга на кладбище все-таки позволили.