Благодать (СИ)

Бенедикт потянул на себя ручку. В нос ударило запахами вывариваемого с «белизной» белья, цветочным освежителем воздуха, сдобой и затхлостью застоявшейся в колене под мойкой воды.

Было темно и неуютно, и с антуражем – перебор: завешенные темными пыльными коврами стены, свешивающаяся с потолка самодельная люстра, сплетенная из каких-то тряпиц и видом напоминающая странное членистоногое, бугрящийся на неровном полу – или что-то под ним было? – потертый палас, стол на трёх ножках с круглой столешницей, на которой высилась кривая груда оплывших разнокалиберных свечных огарков.

— Здесь вы должны решить, пойдёте дальше или развернётесь прямо сейчас, — голос Бенедикта звучал глухо. Он подошел к простой сосновой двери с блестящим кругляшом «глазка» в верхней филенке и замер, полуобернувшись к Кате. Девушка приметила старый телефонный аппарат на полочке под мрачно-пятнистой тряпицей, которую для себя определила как гобелен, и проследила взглядом телефонный шнур до самой розетки. Не то чтобы ей от этого стало спокойно – аппарат был покрыт слоем пыли.

— Пошли, — сказала она, решившись, и в изумлении уставилась на свою хватающую пустоту руку – никакой ручки. Не в пример галантному таксисту, Бенедикт не поспешил на выручку. Лишь горло напряг:

— Алёнушка-а-а! — проблеял, и Катю передернуло от омерзения.

Дверь приоткрылась – с ковров вкруг неё заструилась пыль. Катя чихнула.

Аленушка оказалась высокой, под метр восемьдесят, женщиной под полтинник, и размалевана была с отчаянием молодящейся потасканной проститутки. Она отошла в сторону, обдав девушку тяжелым ароматом мужского одеколона.

— Ли… то есть, Катя, — сказала девушка и, проходя вперед, едва не споткнулась о расшитые бисером женские тапочки. В комнате не было видно ни клочка обоев или покраски – всюду те же ковры, внахлест друг на друга, даже на потолке. Она не сразу разглядела стол посреди комнаты. Угадайте, чем покрытый. До самого пола… или потолка… Катя почувствовала, как подкатывает тошнота. На бугре стола – обычные шарлатанские атрибуты: стеклянный шар в подставке в виде обнимающей его ладони, черные свечки в гадкого вида канделябре, треснутый белесый череп неведомой зверушки, какие-то склянки, замусоленные карты, брошенные вверх черными рубашками.

— Переться теперь в гору, — с досадой заметила Катя.

— А что вас лично не устраивает? — спросила Аленушка заинтересованно и положила костлявую ладошку ей на плечо. — Не хуже, чем у других.

— И это вы называете офисом? — повернулась Катя к пыхтевшему за плечом Бенедикту. — Тоже мне, работники магической отрасли.

— Интересно, — сказал Бенедикт, — а языком на радио чесать – работа? Польза-то какая от вас?

— А вы? Не, ну это просто смехотворно. Я немедленно ухожу. Да, мысль забавная пришла: налоговиков на вас, что ль, натравить?

— Надо же, — Аленушка захлопала ресницами – на щёки брызнули частички туши. — Ей же добра желаешь.

— А чего ты от этой вертихвостки ожидала? — Бенедикт вскинул руки и развел ими: ничего, мол, не могу поделать – я предупреждал.

— Верти… как… вы меня назвали? — обалдела Катя. Обидеться бы, а ей смешно и одновременно немного грустно: ни один человек за всю ее сознательную жизнь не называл ее этим словом, подразумевающим какую-никакую красоту, дающую полное право вертеть этим самым хвостом без зазрения совести. Но не расцеловать же теперь Бенедикта за этот явно извращенный Катиным воображением комплимент?

— В общем, так, милочка, — О, да меня прям заласкали, — садись в кресло и слушай внимательно.

Катя, каменея, наблюдала за эволюциями пластов ковров на стене, вспучившихся и опавших, и в облаке пыли явивших скомканную груду, осевшую в каком-то подобии кресла с широкой пологой спинкой. Катя брезгливо дотронулась до ворсистой поверхности, готовая мгновенно одернуть руку. Не обнаружив подвоха, уселась – будто в пыльное облако. Она обернулась к парочке, и Аленушка упредила её вопрос:

— Ничего такого. Бенедикт смастерил. Золотые руки у мужика, да и башка соображает. Временами. А со стороны – идиот идиотом. Ладно. К делу.

— Да нет у меня к вам никакого дела, — сказала Катя, однако с места не сдвинулась – надо же повыкобениваться. Покуражиться над шарлатанами – чем не развлечение.

— Беня, выйди, — приказала Аленушка, и тот подчинился, побледнев и как-то словно вытянувшись. Катя вроде старалась устроиться в кресле поудобнее, а получалось, что вжималась в него всё сильнее.