Благодать (СИ)

Дед раскланивался, нетактично оттопыривая тощий зад и при каждом новом земном поклоне демонстрируя дырку в штанах, показывавшуюся из-под рубахи. Иван какое-то время таращился на стариковский зад, силясь оторвать взгляд от будто загипнотизировавшей его то появлявшейся, то исчезавшей дыры. Потом встряхнул головой и, нервно хмыкнув, обошел старика. И окостенел.

Ого, да здесь многолюдно, - пронеслось стремительным опарышем в уставшей от потрясений голове.

На пне сидел старикашка, совершенно голый, какой-то мелкий, как пупс извращенца. Ну, по крайней мере, это было первое, что пришло в голову. К тому же сидевший на пне никак не реагировал на челом бьющего Панкрата, отвешивающего свои размашистые поклоны с размеренностью метронома. Иван посмотрел на своего проводника – тот шевелил губами, из которых вылетали отрывистые звуки, никак не желавшие сливаться, составляясь в слова нормальной человеческой речи. Иван нахмурился и, напрягши слух, сосредоточил внимание на губах старика, стараясь совместить зримое и слышимое.

— Прости, батюшка, простибатюшка, простибатюшкапростиба… — выходила какая-то ахинея. Иван шлепнул по спине Панкрата.

— Это кто, кореш твой?

— Узгуй, — благоговейно молвил Панкрат и, отвесив еще один поклон, задержался в согбенной позе чуть дольше, разогнулся и сделал плавный, струящийся жест, каковой, казалось, невозможно сотворить старческой, в артритных шишках, ладонью.

— Ты ж говорил, узгуйчики – грибы такие, — подозрительно глянул сначала на одного, потом на другого старика Иван, пытаясь определить, кто из парочки в большей степени издевается над его истрепанными нервами и кому в связи с эти первому стоит надавать по старческим ушам.

— Ну да. А этот – главный. Это к счастью, что мы его встренули.

— А, может, это Тришка твой прикинулся, ну, или кент его какой…

— Скажешь тоже! — улыбнулся Панкрат, как несмышленому ребенку. — Они ж от узгуйчиков-то бегут – аж ветер подымают. А откуда про лешаков-то знаешь?

— Что «знаешь»? В каком смысле?

— Ну, что оборачиваться могут.

— Не знаю, — опешил Иван. — Просто показалось…

— Правильно показалось, — сказал Панкрат, и потрепал Ивана за изодранную щеку, как кинолог – какого-нибудь брылястого бассет-хаунда.

— Пока, — Иван сделал рукой тому, что на пне восседал, и раскланялся дурашливо.

— Дурья твоя башка, — неодобрительно покачал головой Панкрат. — Ладно, пошли уж, только не оглядывайся.

— Что, в столп превращусь?

— Пошли, давай, — проигнорировал его реплику Панкрат и, впившись пальцами в предплечье парня, поволок его дальше, всё погоняя и то и дело поглядывая вверх, будто сквозь темную толщу листвы да хвои над головой и впрямь мог разглядеть небо. Это было без толку, потому что, если верить словам Панкрата, ночь может наступить когда угодно, ну, то есть когда то угодно будет группе лешаков, достаточно большой и сплоченной для того, чтобы повлиять на ход времени. Или создать иллюзию этого, накрыв её колпаком весь лес. Бред какой-то, подумал Иван, и истерично хохотнул, когда с ужасом оторвал руку от аппетитного румяного яблока, свисавшего с ветки осины, вполне уверенный, что, вкусив фрукт, может обзавестись десятком лишних сантиметров носа, как в той сказке.

Чудес и нелепиц становилось всё больше, к тому же в лесу явно светлело, и непонятно, что было источником света. Панкрат здорово сбавил шаг, и теперь брел, понуро опустив голову и хрипло, тяжко вздыхая.

То на березовой тощей веточке, то в корнях елки, то в дупле покосившегося гнилого ясеня распускались радужные цветы дивной красоты. Всё с ног на голову становилось, и Иван отметил, что побродив в свое время по кругу в горизонтальной плоскости, теперь делает то же самое в вертикальной; шагает себе вниз головой и странным образом не падая на кустарники внизу. Или вверху? Ветви, прутья, стволы, побеги торчали во всех направлениях, и Иван ощущал себя как бы внутри вывернутой наизнанку шкуры гигантского ежа. Растительность наступала, сплачивала ряды и хлестала, колола, рвала всё яростнее.

Оба путника были окровавлены и обессилены, но упорно продолжали двигаться, вклиниваясь всё безнадёжнее, всё глубже в самую жуть.

И вдруг вышли на маленькую полянку, поросшую светло-зеленой, какой-то легкомысленной, что ли, травкой. Славненькая полянка, настолько живописная, будто декорация спектакля кукольного театра.

После лесного мрака глаза резали мелкие пятна цветов, на голову почти ощутимо давила голубизна неба. Громко верещали кузнечики, перескакивали с цветка на цветок то ли птицы размером с бабочку то ли наоборот. Жужжали пчелы. Сновали по стеблям муравьи, движение которых казалось струящимися каплями расплавленной смолы.

Иван замер, разинув рот. Пот разъедал полученные в схватке с чащей раны, но боль казалась совершенно пустяковой платой за вход на эту райскую полянку. Хотя и в лесу всё обстояло не так уж и плохо с цветами да с теми же яблоками на осинах, но то ведь всё было просто иллюзией, потому и воспринималось адекватно – скорее с усталым раздражением, чем со слюнявым восторгом.