Опустив голову, старик вполголоса прочел молитву — как полагается делать перед тем, как вкусить дары Божьи. — А теперь откройте рот и ешьте.
Старик начал отрезать от сердца тонкие полосы. Внутри прожарилось плохо — еще выступала кровь. Что ж, Филип любил мясо с кровью. Сердце лани, вот что это такое. Почему бы и нет?
— Если вы освободите хоть одну руку…
Проклятый старик, конечно, покачал головой. — Я буду кормить вас сам, для меня это честь и привилегия, — недобро усмехнулся он. А потом… — Первый кусочек… За Эллис.
Филип с трудом жевал мясо, жилистое, упругое. Старался не замечать вкуса и поспешил проглотить. Недожеванный кусок прошел в глотку с трудом, словно туда залезло, перебирая лапками, большое насекомое. Горло сжал спазм, но Филип посмотрел в потолок и велел себе не думать. Сделал глубокий вдох, сосчитал до десяти. Стошнит — прирежут.
Понял бы его отец? Филип верил: пусть тот никогда не произнес бы это вслух, он предпочел бы, чтобы его сын сделал все, чтобы выжить. К тому же, ни отцу, и никому другому незачем знать об этом. Выбраться бы отсюда, а дальше можно делать вид, что этого не было. Даже перед самим собой.
Старик протягивал уже второй кусок, улыбаясь, эдакий добродушный дедуля, который кормит маленького внучка.
Когда же уже придет спасение? Он тоже принес жертву, и за это должна быть награда. Время утекает…
От сердца оставалось все меньше, и Филип начал жевать медленно. Проглотив кусочек, прикрывал глаза, будто пытаясь справиться с дурнотой, а на деле — отсчитывая удары сердца, каждый вдох — маленькая победа. Мгновенье, украденное у смерти.
Иногда рука, державшая вилку, морщинистая, в голубой сеточке вен, начинала дрожать, и тогда Филип спрашивал себя — его глотку Данеон вскроет уверенным движением хирурга или это будет рваная рана, в несколько попыток?
— Мой друг… Один из Ищеек подозревает вас, так и знайте! Он обязательно все разгадает, а когда он доберется до вас, вы еще пожалеете, что не попали к палачу!
Данеон оставил его взрыв без ответа. — Думаю, достаточно, — решил он, и, хотя куски вставали поперек горла, Филип готов был попросить добавки. — А теперь вы запьете свой ужин. Сделаем вид, что это вино или ягодный сок.
Старик встал перед ним с простой оловянной чашей в руке. Над кромкой поднимался пар.
И снова ужас плавил мысли, ускорял дыхание. Он выпьет — или его вырвет, неважно — а потом… — Хотя бы минуту передышки!
— Времени нет. Вы устали, я устал.
— Нет-нет, есть время. Что за непристойная спешка? Вы же сами говорили, это ритуал, и мой дух, он должен обрести покой…
У него и впрямь не оставалось сил. Внутри снова нарастал крик, бился о стенки глотки, как замурованный заживо. Никто ведь не придет и не спасет его, да? От этого хотелось вопить, плакать, шептать мольбы, унизительные и бесполезные.
И ни ненависти, ни жажды мести, чтобы поддержать его. Легко изображать отвагу перед лицом смертельного врага, на эшафоте под жадными взглядами толпы, гордости и гордыни ради. Но что толку пыжиться здесь, рядом с чокнутым стариком, живущим в другой реальности?
Да, людоеда схватят, порвут на части, вот только это не утешало. Кому от этого станет легче? Точно не Филипу, и не отцу. Бедный! Почему-то сейчас он, самовлюбленный щенок, жалел отца больше, чем самого себя. Дениза порыдает и утешится, Филип даже знал, с кем. Но отец… его это сломает.
Если бы обнять его в последний раз, на прощание, даже умирать было бы не так страшно. Увидеть хотя бы один солнечный луч. Сказать всем, как он…
Бокал коснулся его губ, в ноздри шибанул запах бойни. Боги!..
— Я постараюсь все выпить, — заторопился Филип, — только обещайте, что ответите потом на несколько вопросов. Дадите прочитать молитву напоследок…
Старик кивнул, нетерпеливый.
После первого глотка его согнул спазм, жижа протекла на подбородок, закапала на грудь. — Я стараюсь, клянусь, — бормотал он в панике, — но я не уверен, что…
— Я вам помогу.
Не успел Филип запротестовать, как ему зажали нос, а потом по языку хлынула жидкость — соленая, густая, теплая, еще помнящая, как бежала по венам. Он захлебывался ею, задыхаясь, будто утопающий, пока источник не иссяк. Потом долго кашлял, согнувшись, и думал:
— Я знал, что мы справимся.
Распрямившись, он увидел, что старик подошел вплотную. На сей раз в руке его поблескивал тот самый трехгранный кинжал.
По шее сзади пробежал холодок, словно ее коснулись, лаская, призрачные пальцы Эллис — или самой смерти, что, впрочем, было одно и то же. — Вопрос! Вы обещали ответить на мои вопросы!