Блаженны алчущие

Кевин вернулся к столу, подцепил перевернутый ящик — должно быть, сидение людоеда — и не торопясь, медленно потащил его за собой. Приземлил напротив стула, на котором Картмор извивался, словно передавленная колесом гусеница, и уселся верхом, положив меч поперек колен. Можно дать ногам отдохнуть — предстоял долгий разговор. — Знаешь, я ведь еще ничего не решил. Самым разумным было бы прирезать тебя, потом — Пайла и людоеда, и ускользнуть отсюда, оставив людей десятилетиями гадать, что здесь произошло. А с собой прихватить твой рубин. Уверен, коли распилить его и продать на черном рынке, хватит до конца жизни.

— Грасс, я предупредил тебя… Я сейчас не в настроении для твоих штучек.

Должно быть, он и впрямь чувствует себя паршиво. Папенькин сынок, если и приучился терпеть хоть какие-то лишения во время похода, то уже давно отвык.

Собственные раны Кевина свербели и нарывали, череп, которому здорово досталось, гудел — будь в нем мозги, достойные этого определения, можно было бы обеспокоиться. Кровь засыхала на коже, стягивая ее до чесотки. Утешала мысль, что Картмору еще хуже.

Филип еще что-то там нес, но Кевин уже не прислушивался, погрузившись в свои мысли.

— Как ты думаешь, почему я сохранил этот меч — одну из твоих подачек? — спросил он наконец.

— А что тут думать? — фыркнул Картмор. — Потому, что никогда не смог бы позволить себе купить подобный ему. Правильно сделал, кстати, вы созданы друг для друга — и на сей раз это не оскорбление.

Кевин провел рукавом по клинку фламберга, очищая его, хотя бы частично, от человеческого месива, запятнавшего безупречный металл. Он прекрасно помнил день, когда получил его в дар — своего единственного верного друга. — Потому что когда-то поклялся, что убью тебя им.

Эти слова так возмутили Картмора, что он даже ожил, больше не походя на недобитое насекомое. Спина распрямилась, глаза засверкали злым блеском. — Ты хочешь убить меня?! Это забавно! Интересно, за что?

— Ты прекрасно знаешь, за что, — Пальцы сами сдавили рукоять меча. — Ты предал мое доверие…

Филип нетерпеливо передернул плечами. — Только после того, как ты предал мое. Ты соблазнил мою сестру, я пригласил твоего отца на праздник, что хуже? Как будто кто-то заставлял тебя избивать его до полусмерти на глазах у всей Академии! Даже я не ожидал такого, рассчитывал, что ты набросишься на меня. Но нет! Ты сам уничтожил свое будущее, своими собственными руками выбросил его в навозную яму. А в твоей глупости, разумеется, виноват я.

Кевин сделал глубокий вдох, с усилием разжимая хватку. Еще не время. — Ты мог отомстить мне десятком способов, и я бы принял это, но ты выбрал самый гнусный, самый низкий. Что ж, не спорю, я не заслужил ничего лучше того, что получил, — Ему казалось, он снова видит глаза Офелии, смотрящие на него с доверием и надеждой. — Но ты не имел никакого права втягивать в это Гвен.

— О Боги, опять ты с твоей Гвен! — простонал Картмор. — Хотя она скорее моя, чем твоя, не так ли? Для тебя она осталась такой же чужой, как любая девица с улицы.

— Тем меньше причин у тебя было, чтобы испортить ей жизнь.

— Я подарил ей несколько дней и одну ночь счастья. Она знала, что делает, и сочла, что оно того стоит. Моя сестра была почти ребенком!

— Ребенком, которому вы уже подыскивали хорошую партию. Я хотел жениться на Офелии, и постарался бы стать хорошим мужем. А ты только играл с Гвен, чтобы причинить мне боль!.. — Он оборвал себя, сжав зубы до хруста. — Посмотри на нас!.. Подыскиваем оправдания тому, что оправдания не имеет. Спорим о том, кто из нас меньший мерзавец.

— Нет, не об этом, — возразил Филип уверенно. — Коли пастыри не лгут, и на том свете всех и впрямь ждет праведный суд, и для тебя и для меня в аду заготовлено по горячему местечку. Вопрос в другом — кто из нас нанес другому худшее оскорбление, кто из нас виноват перед другим. И мне смешно, что ты еще смеешь меня в чем-то упрекать! Ты прикоснулся к моей сестре. Офелия — моя родная кровь, ничто не может сравниться с этим. Я переспал с девчонкой, которую ты так и не решился взять за руку. Она забыла о тебе, стоило поманить пальцем! — От пощечины его голова мотнулась вправо.

— Ты будешь говорить о Гвен с уважением!

Филип осторожно потрогал языком разбитую губу. — Какая отвага — бить человека, который связан! — Он усмехался так, словно одержал маленькую победу.

Ладонь так и ныла от желания вмазать ему снова. — Думаешь, если развяжу, что-нибудь изменится? Или ты забыл, чем завершились две единственные стычки, когда я не стал тебе поддаваться?

— Так я и знал! — прошипел Филип. — Всегда подозревал, что ты поддавался! Кто тебя просил?!

— Не нужно было ничего говорить, достаточно знать тебя. Тебе нужны не соперники, а подданные, публика, почтительная и восхищенная. Весь мир — твой личный театр, и горе тому, кто затмит лидирующего актера.