Бледный силуэт Луны

А гостья Эмилия, хоть и принимает обращение, как должное, но в свою очередь сознается, что с хозяином ей повезло. Она, так и быть, согласна здесь остаться. Все на уровне и в стиле — сознается она себе и даже вслух. В особенности Эмилии импонирует томик Платона на прикроватной тумбочке. Надо думать, что это и есть обычное чтение хозяина, не купил же он Платона по дороге, что бы впечатлить случайную гостью. Эмилия даже переключается на родной язык, понимая, что английский неуместен.

— Всю жизнь мечтала о романе с человеком, читающим Платона на сон грядущий, — говорит она по-русски вроде бы самой себе, и радуется, что понять ее невозможно.

Потому что, произнесенная, фраза звучит невероятно цинично. А это уже не в стиле. Даже дурочка Эмилия начинает соображать, что происходит что-то иное. Дешевый романс с броским названием «Ночь во Флоренции» незаметно для участников теряет броскую бумажную обложку, далее исчезает, растворяется в воздухе, как и не было его вовсе. Когда именно, Эмилия понять затрудняется, скорее всего, во время первого поцелуя — что-то при нем делается такое, с чем Эмилия еще не встречалась. Поэтому она делает поправку на различие национальных темпераментов и утешается сентенцией насчет Платона.

Но затем анализ ситуации становится невозможным, Эмилия слушает фразу, возникшую в сознании, и перестает понимать кого бы то ни было, и вообще… «Это уже Бунин получается, «Темные аллеи» какие-то!» — невнятно бормочет ей литературная эрудиция. — «Страсть, судьба и разлука — кошмар, сплошной плагиат у Иван Алеексеича!» И отключается, туда ей и дорога.

Далее ночь во Флоренции идет сама по себе почти без литературных аналогов. Хотя одно уместное сравнение забрезжило в темноте, осветило пространство и сгинуло прочь. В романе «Воскресенье» у Льва Николаевича Толстого нашлось подходящее сравнение: герой там никак не мог понять, что с ним произошло — большое счастье или большое несчастье. В аналогичной ситуации. Ночью во Флоренции Эмилия отчасти догадалась, что имел в виду классик отечественной словесности. Правда, ей повезло больше, чем Нехлюдову, никакой душевной боли, смущения или вины не ощущалось, одно лишь невероятное напряжение чувств, непонятно каких. Она сама честно полагала, что перенервничала в темном чужом городе, и у нее происходит отходняк — на сто тысяч вольт! Поэтому она позволяет себе то, о чем помыслить никогда не могла, дает волю всем возникающим чувствам — без резервов и тормозов, без боязни передать лишнего. Без оглядки на прошлое и будущее. Очень скоро все кончится, ночь пройдет, а день будет в иной жизни.

Пока часы на Дуомо бьют двенадцать и час, и два, даже три. Эта идиотка Эмилия наконец замечает, что она здесь не одна, выходит из солипсизма, смотрит на партнера и слушает, что ей говорят. Догадывается, правда, что говорят дежурные слова, настолько-то она по-итальянски разбирает. …Что не забудут, что вот оно счастье наконец нашлось — но каким тоном говорят! Даже поверить можно! И как смотрят на нее! Как на источник счастья, как на немыслимую драгоценность, об обладании которой даже мечтать грешно!

Эмилия смутно ощущает, что ей должно быть стыдно, но она вновь утешает себя ссылкой на иной темперамент и разные традиции. Вполне возможно, что здесь так полагается, а запредельные эмоции — ее личные, это вырабатывается стресс. Никогда она не теряла себя так напрочь — возникла иллюзия, что «здесь и сейчас», в чужом доме, с незнакомым человеком, подлинная реальность и есть, а все что было до того — просто приснилось, причем давно и очень смутно. Помнить те сны совсем не обязательно.

Часы пробили четыре, никому заснуть не удалось, Эмилия понимала, что парит в воздухе в центре комнаты, и сто тысяч вольт держат ее над полом. Так продолжалось, пока окна не начали светлеть — тут пробило шесть часов где-то в ближних соборах. Пора собираться на вокзал к первому поезду в Венецию.

При свете наступившего дня мучительные загадки и сомнения испарились, все стало кристально ясно. Это было и есть счастье, но четко отмерянная порция — до семи тридцати, до первого поезда — а там будет что-то иное, неважно что, самой Эмилии там уже не будет.

Тем временем она осваивала квартиру, понятно, что тут она пробудет почти до конца своих дней. Только наступит конец очень скоро, однако это совершенно неважно, счастье бесконечно в ту и в другую сторону. Однако, это секрет — никому знать его не следует.

Хотя, надо думать, что Паоло понял достаточно, опять им было очень весело, они завтракали, болтали, смеялись. Как будто никто не уезжал, а наоборот, оба откуда-то приехали и наконец — дома. Конечно, следовало поторопиться на вокзал, но это песчинка в океане…

Только одно смутило дурочку Эмилию, и то на секунду. Она смотрелась в зеркало на дорогу, обежала взглядом комнату за спиной, и вдруг приняла не свои и пока не состоявшиеся впечатления. Когда она захлопнет за собою двери, то квартира станет пустой, какой не была никогда. И долго не будет прежней, может быть…