Ближе, чем ты думаешь

— Я знаю, я знаю, — сказал мой отец. — Я ни в чем не виню тебя. Я… Мне безумно стыдно за то, как я поступал, и… На Страшном Суде мне обязательно это припомнят. Так что всю оставшуюся жизнь я буду следовать слову Иисуса и просить его прощения. Я…

— Почему бы вам не начать с того, чтобы поговорить с Шарлоттой? — усмехнулась я.

Это остановило их объяснения и прочие словесные излияния. Мама и папа буквально отпрянули друг от друга. Просто отшатнулись. Потом отец шумно выдохнул.

— Тебе ни о чем не известно? — спросила мама.

— О чем неизвестно?

— Шарлотта, она… Милая, это случилось уже очень давно. Шарлотта… умерла от передозировки наркотиков, когда ей было девятнадцать лет. Она убежала в Нью-Йорк и попала в… в очень неприятную историю. И… Ах, Мелани…

Эта новость докатилась до меня спустя столько лет и застала врасплох. Посреди дороги. Перед родителями, которых я не видела с девяти лет.

Я всегда считала, что Шарлотта была как я: искала новую жизнь и хотела выжить, несмотря на все травмы, которые умудрились причинить ей мистер и миссис Уильям Теодор Курран.

Вместо этого выяснилось, что именно она и пострадала от них сильнее всего. И на протяжении всех этих лет я должна была как оплакивать ее. Если бы я только знала. И все же, когда демоны настигли ее, она уже вырвалась из лап системы, а я была на другом конце штата. И никто даже не подумал сообщить мне о ее смерти. Никто не позаботился об этом.

— Замечательно, превосходно. Спасибо, что сообщили мне об этом через семнадцать лет, — сказала я, пытаясь отгородиться от них щитом сарказма. — Если вы не возражаете, я сейчас отправлюсь домой и буду смаковать эту новость. Спокойной ночи.

Я быстро направилась к переднему крыльцу своего дома и наткнулась на разбросанные луковицы — они по-прежнему лежали там, где я их оставила, но теперь они побурели и промерзли.

— Мелани, мы здесь, потому что хотим помочь, — жалобно сказала мама, делая в мою сторону несколько робких шагов. — Мы наняли адвоката. И подали в суд прошение о том, чтобы ребенка вернули в семью без каких-либо оговорок. Ведь мы же его бабушка и дедушка. И мы сможем позаботиться о нем, пока ты разберешься со своими проблемами.

Я снова повернулась к ним лицом. Это было страшнее любого кошмара, который только самая темная часть подсознания могла бы мне подсунуть.

— О Боже мой! — взвизгнула я. — Думаешь, это поможет? Думаешь, тебе памятник надо поставить за то, что ты типа воспитывала меня, Тедди и Шарлотту? Чтобы ты испортила жизнь еще одному ребенку? Ты что, серьезно? Да вы черт знает что несете!

Мой отец обнял маму.

— Я понимаю, каким шоком для тебя стала встреча с нами, — сказал он. — Вижу, как ты расстроена, и на это у тебя есть полное право. Но наш адвокат говорит…

— Даже слышать не хочу!

— Это лучший способ сохранить права на ребенка. Мы сможем усыновить Алекса, и он сможет жить с нами, пока ты будешь в тюрьме. А когда выйдешь, мы снова станем одной семьей.

Я обхватила голову руками, зажав между пальцами пряди волос.

— Семьей? Это что, шутка такая? Вы, вы говорите со мной о семье? Мы были семьей. А вы, сэр, швырнули ее в мясорубку своего пьянства и крутили ее, пока от семьи совсем ничего не осталось.

— Да, конечно, — сказал отец. — Я понимаю, ты слишком расстроена, чтобы толком поговорить прямо сейчас. Мы остановились в «Эконо Лаундж», это здесь недалеко. Можно хотя бы оставить тебе номера наших телефонов, чтобы ты смогла позвонить, если захочешь поговорить?

— Знаешь, чего я действительно хочу? — спросила я. — Я хочу, чтобы ты покинул и эту дорожку, и мою жизнь. Лучше всего у вас получалось быть родителями, когда вы держались подальше от меня.

Я открыла входную дверь, а затем захлопнула ее со всей силой, которую только нашла в себе.

Поначалу я слишком злилась, так что в голову даже не приходили связные мысли. Я побежала наверх в детскую, пытаясь хоть как-то увеличить расстояние между мной и родителями.

С относительной безопасности второго этажа я наблюдала за ними. Они прильнули друг к другу в каком-то странном объятии и, похоже, что-то обсуждали. Затем медленно направились к своей машине.

Примерно минуту они просто сидели там с работающим двигателем и включенным светом. На таком расстоянии мне было сложно понять, чем именно они занимались. И меня беспокоило то, что они, вероятно, пытались выработать новую стратегию для повторной атаки.

Наконец они выехали на дорогу. Но потом остановились. Отец вышел, открыл мой почтовый ящик и положил в него что-то, может, какую-то записку? Бумажку с номерами их телефонов?

Затем они уехали.

Первым осознанным чувством после их отъезда для меня стала злость на саму себя за то, что в общении с ними я пришла в ярость. Мне хотелось быть уверенной в себе взрослой женщиной, которая продолжала идти своим путем, но никак не дерзким подростком, набросившимся с налета на своих родителей и пытавшимся уколоть их во все места, в которые возможно. Ведь теперь они уже не могли манипулировать моей судьбой.