Ближе, чем ты думаешь

Я уже представляла себе, как, только что выйдя на свободу, я тяжелой и печальной походкой бреду с одной детской площадки начальной школы на другую, пытаясь отыскать своего ребенка, которого я, когда ему исполнится пять или шесть, скорее всего, просто не узнаю.

А что дальше? Да все то же. Причем это навсегда. Я понимала, что эта боль останется со мной. Какая-то часть меня всегда будет тосковать по нему.

Другое дело — боль от потери Бена. Со временем она пройдет. Но это не притупляло ее остроту. Я действительно скучала по нему: по его прикосновениям, по дружескому общению, по тому, как ему удавалось выставить в лучшем свете даже неприятные события, — но вместе с этим я и по-настоящему злилась на него. Он не должен был принимать за прямое предложение то, что я позволила ему уйти.

Дважды он звонил мне. Или типа того. По крайней мере, один раз я увидела на экране номер его телефона и почти сняла трубку, но потом решила, что не имею ни малейшего желания беседовать с ним. Когда же я прослушивала голосовые сообщения, для меня они звучали бессмысленным, едва различимым гулом.

— Я просто хотел услышать твой голос. Я только… Мне сейчас так одиноко. Я надеюсь… Я надеюсь, ты когда-нибудь прослушаешь это… И если ты это сделаешь, значит, для тебя наступили более счастливые времена. Правда, сейчас не самая подходящая возможность думать об этом. Такие мысли заставляют меня… В общем, я сильно скучаю по тебе. Я очень сильно по тебе скучаю. Я люблю тебя и просто хотел сказать тебе об этом. Чтобы ты знала.

Так что в ответ я как следует выругалась. Потом все-таки набрала Бену. Свою небольшую тираду я закончила словами: «Если ты так скучаешь по мне, какого же черта ты сбежал, болван?»

Еще один раз он попытался связаться со мной через эсэмэс, которое пришло как раз в то время, когда я выходила из «Дома вафель»: «Послушай, я знаю, что ты мне не ответишь. Я просто хочу, чтобы ты знала: я думаю о тебе. И постоянно скучаю. Я люблю тебя».

Все это чрезвычайно напоминало, что я по-прежнему в колледже, что я встречалась с парнишкой из студенческого братства, который решил меня кинуть, но потом ему вновь захотелось пробраться ко мне в постель, вот он и убеждает меня, что по-прежнему любит. И взаимностью на это я не ответила. Причем теперь, после пары раз, когда я почти поддалась искушению позвонить ему из-за сиюминутной слабости, решение не отвечать во мне окончательно окрепло.

Вот такое существование я влачила, попутно пытаясь хоть как-то справиться со своими проблемами с законом. Мистер Ханиуэлл по-прежнему пытался выпытать хоть у кого-нибудь из офиса шерифа имя загадочного информатора, дававшего показания по делу о том, что я якобы хранила дома наркотики, стремясь успеть к дате, на которую было назначено слушание.

Эти попытки адвоката напоминали бесполезные споры. Представители шерифа не желали раскрывать личность своего осведомителя: в конце концов, он был конфиденциальным. Судья пообещал, что приостановит процесс и опечатает протоколы, что вполне удовлетворило всю команду шерифа. Однако это решение не отвечало интересам прокуратуры Содружества, которая была чрезвычайно обеспокоена необходимостью по заслугам воздать так называемым свидетелям по делу о хранении наркотиков. Прокурор Эми Кайе не желала раскрывать имя информатора до начала слушания.

Но мистеру Ханиуэллу удалось справиться и с этой проблемой. Судя по всему, несколько лет назад в одном из процессов участвовал человек по фамилии Кинер: именно тогда апелляционный суд постановил, что Содружество должно раскрыть имя своего свидетеля, причем сделать это в разумные сроки, чтобы и у защиты было время подготовиться.

Пока все это происходило, я готовила в «Доме вафель» драники: прожаренные, пропаренные и во фритюре. Поэтому с подробностями я знакома не была.

Мне было лишь известно, что ко времени окончания моей смены мне на телефон пришло сообщение от мистера Ханиуэлла. Судья наконец-то разработал стратегию, которая удовлетворила все стороны.

И в эту стратегию входила личная встреча с ответчиком.

Первым делом в среду утром я встретила мистера Ханиуэлла в холле здания суда.

Он попросил меня надеть что-нибудь покрасивее, поэтому я выбрала голубое вязаное платье без рукавов, которое приобрела во время одного из своих походов по благотворительным магазинам. На нем же был все тот же серый костюм. Я начинала думать, что это единственный костюм, который у него был.

Как только я прошла через металлоискатель, он поднялся со скамейки и захромал мне навстречу.

— Доброе утро, миссис Баррик, — сказал он. — Вы сегодня просто очаровательны.

— Спасибо, — сказала я, пожимая ему руку. — А что тут вообще происходит?