BLOGS

Он целовал её так тихо, будто боялся проснуться. «Где я? Зачем я? Зачем меня любит этот человек?»

Он целовал её горячо и горько. Эта горечь не оттаивала, а лишь держалась, как бес, как чёрное пламя в сердце, и не давала вернуться из остервеневшего состояния.

«Мы сдурели...» Он понял, что не уснёт, что будет, как филин, сидеть, смотреть на пламя керосинки и дёргаться от того, что память безжалостно разматывает картинки дня. Лента длиною в восемнадцать часов была слишком неподъёмной. Это было какая-то чужая параллельная жизнь. Опухшие и разбитые колени расчертили болью тело: здесь ноги, чтобы они никуда не ходили, а здесь голова, чтобы она ни о чём не думала. Щёлкнул невидимый запал неразорвавшегося сердца, будто именно оно, это сердце молодого мужчины, там, в бою, на береговом косогоре, за счёт своего тайного резерва выбросило полосу пространства, на котором можно было выжить, и теперь мучительно вглядывается бессонной ночью в перевёрнутое представление о себе, своей стране и непонятно для чего оставшемся отрезке жизни. Он, этот отрезок, может быть, для того и оставлен, чтобы решать вопросы, которых не было и не могло быть ещё совсем недавно. А теперь они есть. А зачем они есть? Зачем они появились, вопросы не от ума, от разорвавшегося сердца?

Маленькая женщина, притихшая на груди, слушала монометр сердца. Женщина хотела сквозь шум весеннего дождя и татаканья пулемётов услышать в глухих ударах сквозь пропахшую потом тельняшку звуки того сердца, в котором ещё в прошлую ночь жили звуки радости и отчаяния. Она верила, что эти звуки вот-вот пробьются. Через восемнадцать часов. Через войну - эту «сестру печали» и «дочерь человеческого греха». Они должны пробиться, потому что... ничего не произошло. Просто мир был одним сумасшедшим, а стал сумасшедшим другим. И нас так же любит Бог. Но он ведь для чего-то оставил нас. Скажи, Бог, для чего? Зачем ты так провёл нас от ночи до ночи? Или мы дети тьмы?

1995 год

i

МЫ НЕ КРУТЫЕ, МЫ ПОЧТИ ЛОХИ

Есть штамп, может, его правильнее назвать стереотипом... Не знаю. Но когда пишут о современных войнах, то обязательно крутой парень и в войсках служил «крутых». И крутость его обязательно в «особости» частей, в «особости» его физической подготовки... А потом парень либо погибает, и на его могилу приходят немногочисленные друзья, либо он «непонятый всеми, философствует о странном обществе», которое защищал. Не верю, потому что это не ответ о процессах в душе человека и в коллективном бессознательном (и сознательном тоже)! Не ответ. Авторы просто ленятся добраться до более глубинных ответов. Может, эти ответы и должны появиться позже? Может, так же, как Лев Толстой, кто-то девяносто-сто лет спустя сможет описать нашу «войну и мир»? В таком случае мы просто «пчёлы», которые собирают фактуру для будущего шедевра. И это неплохо. Просто надо делать это документально неплохо, честно, детально. А в поголовности «спецназов ГрУ», «десантников», каких-то спецподразделений морской пехоты честности точно нет. Войну делают десятки тихих героев, о которых мы как не знали, так и не будем знать. Они не «рэмбо», они просто чЕСТНО выполнили свою работу порою на очень узеньком историческом отрезке. Очень узеньком - в одну-две минуты, в пятнадцать-двадцать минут... Но история могла быть другой.

«...Под шелковицей в десяти шагах от дороги лежал белокурый лейтенант с пробитой головой. Игорь забрал разгрузку-«лифчик» с полными рожками, автомат и гранаты. Как ему казалось, он крался и пробирался короткими перебежками туда, где гвардия пыталась удержать линию обороны. А потом он выскочил на двух раненых и безумных от боя и боли мужиков.

Они были без оружия, но рядом с ними лежали бутылки с зажигательной смесью. Штук тридцать, наверное...

- Два БТРа. - хрипел один из них. Они будто здесь сидели и ждали именно Игоря. - Два БТРа. Ребята их не удержат. Отсекай пехоту...

Потом горели оба БТРа, подожжённые зажигалками классически правильно, как в учебном фильме. Потом Игорь бежал со всеми и отвернулся, когда один из «зажигательных» мужиков застрелил раненого волонтёра. Потом сам Игорь добил выстрелом в голову корову в узком дворике, с которого был уже виден берег Днестра. Корове какой-то герой распорол брюхо автоматной очередью. Она сучила ногами по гравию, хрипела и булькала розовой слюной».