Блок 11. Выхода нет

— Ой, пожалуйста, не доводи меня до слез. Я ведь такой сердобольный.

— Ты прав, Моше. Если мы хотим пережить все это, нам не следует думать о прошлом. Сейчас нужно думать только о настоящем.

— Правильно. Что ты скажешь, если мы выберем тебя или Алексея? Мне, честно говоря, кажется, что это было бы справедливо.

— Возможно, — ответил Яцек. — Почему бы и нет? — Он сделал паузу. — Но почему бы нам не выбрать Отто?

— Отто? А почему мы должны выбрать именно его? — спросил Берковиц. — Он ведь не сделал ничего плохого.

— Вы в этом уверены? Последний побег наверняка организовали его друзья, а ведь как раз из–за этого побега мы и находимся сейчас здесь. Неужто вы не понимаете? Для него мы всего лишь расходный материал, не более того. Для него существует только Сопротивление. Во имя своих идей он может принести в жертву кого угодно.

Все повернулись к «красному треугольнику».

— Что скажешь, Отто? Яцек не врет?

— Люди из Сопротивления занимают в лагере многие важные посты, вы разве этого не заметили? — продолжал Яцек свойственным ему невозмутимым тоном. — Вас, евреев, они дурачат. Единственное, что для них важно, — это подготовить тут все к приходу русских, которые все ближе, и ближе, и ближе. Им наплевать, если при этом пострадает кто–нибудь из заключенных.

— Это неправда, — возразил Отто. — Сопротивление думает обо всех. Оно пытается помочь каждому и каждого защитить, хотя, конечно, оно не должно упускать из виду общее благо.

— А ты, держу пари, являешься частью этого «общего блага», да? — усмехнулся Моше.

— Кроме того, есть еще один нюанс… — сказал Яцек.

Все насторожились.

— Отто — немец.

Яцек произнес эти слова таким презрительным и гневным тоном, которым произнесли бы их и другие заключенные. Хотя Отто вполне мог заявить, что он такой же Häftling[51], как и все они, что он живет, спит и ест вместе с ними, не было никаких сомнений в том, что его отделяла от остальных заключенных невидимая линия. Немец. Забыть об этом было трудно.

— Я хочу сказать, что… — продолжил было Яцек, однако закончить свою фразу он не успел.

Его прервал раздавшийся скрип.

Дверь барака отворилась. Они все — кроме Яна — повернулись и вытянулись так, как будто бы прозвучала команда «Смирно!»

— Ну что, вы что–нибудь решили?

В барак зашел обершарфюрер. Он обвел их всех глазами, а затем его взгляд на пару секунд остановился на разложенных на столе белых клочках бумаги.

— Еще нет? Ну так давайте побыстрее решайте. Schnell![52] Вы ведь слышали, что сказал Herr Kommandant. Если к утру вы так ничего и не решите, вас всех поставят к стенке. Как только примете какое–нибудь решение, стучите в дверь. Я буду здесь неподалеку.

Обершарфюрер повернулся и, обращаясь к кому–то, кто стоял снаружи, крикнул:

— Herein![53]

В темном прямоугольнике открытой двери появились очертания долговязого человека. Он остановился на мгновение на пороге, а затем сделал следующий шаг и зашел в барак.

Это был еще один заключенный. Волосы у него были длиннее, чем у остальных. Их длина, правда, все равно не превышала и сантиметра, но и такой длины вполне хватало для того, чтобы увидеть, что этот заключенный — блондин. Бросались в глаза его выступающие скулы и тонкий нос. На нем была добротная, без заметных заплат, гражданская одежда — штаны, рубашка и теплая кожаная куртка с меховым воротником. Обут он был в блестящие кожаные ботинки. Кожа на его ладонях не огрубела от холода и тяжелой работы, и в его теле не проявлялось никаких признаков истощения от недоедания.

Обершарфюрер вышел и закрыл за собой дверь.

Вновь прибывший осмотрелся по сторонам. Остальные восемь заключенных настороженно уставились на него.

— Как тебя зовут? — грубо спросил Алексей.

— Пауль.

— Пауль или Паули?

Новичок, ничего не ответив, пересек под взглядами других заключенных помещение и прислонился спиной к стене.

Алексей подошел к нему.

— Ты должен рассказать, кто ты. Нам необходимо знать, что ты делаешь в этом бараке.

— А вы мне не должны ничего рассказать?

— Мы тут все уже друг друга знаем.

— Тогда вам придется немножко потерпеть.

— Подожди–ка, Алексей, ты что, не видишь, что ты совсем засмущал нашего гостя? — сказал Моше. Он подошел к новичку и показал ему рукой на Алексея. — Ты должен его простить. Его испортила атмосфера лагеря… Знаешь, почему мы находимся здесь?

— Он опять возомнил себя пророком! — пробурчал Элиас, но никто не обратил на него ни малейшего внимания.

— Расскажи мне об этом, — сказал, пропуская слова раввина мимо ушей, новенький.

— Из лагеря сбежали Häftlinge — трое человек. Поэтому комендант принял решение расстрелять десятерых. Однако в самый последний момент он передумал и решил, что расстреляет только одного. Но, видишь ли… — Моше сделал паузу. — Мы сами должны выбрать, кого расстреляют. Поэтому тебе лучше рассказать нам, кто ты такой.