Блокадные нарративы

К 1942 году Гор по крайней мере трижды, включая неудавшуюся публикацию романа «Корова», на разных уровнях столкнулся с попытками критики и, с определенного момента, Союза писателей повлиять на избранный им художественный метод. Собственный опыт «формовки» в большой степени определил то, как Гор отвечал на хорошо известный ему благодаря Ямфаку вопрос о том, «как быть писателем»: в первую очередь – в любое время находить возможность публиковаться, выпускать книги и существовать в поле официальной ленинградской литературы, даже если это требовало идти на решительные тематические, жанровые, стилистические коррективы собственного письма. Для нивелировки негативных эффектов такой по всем признакам конформной позиции Гор с середины 1930-х годов повсеместно использует «лирическую» интонацию, позволяющую сохранять определенную формальную и тематическую свободу, избегая тем, поляризованных идеологией. И в автобиографических рассказах из сибирского детства, и в прозе о малых народах Севера, и в популярных детгизовских очерках о художниках, к написанию которых Гор был вынужден обратиться в 1940-х, и в «прозе об ученых» 1950-х, и в научно-фантастических повестях и романах 1960–1970-х он практически без изменений транслировал одну и ту же натурфилософскую (в самом широком смысле) позицию, построенную вокруг идей гармонического, бесконфликтного («чистого», «детского», «обнаженного»), творческого миросозерцания (адептами которого оказывались у него не только лирики прошлого и настоящего, но чуть ли не все агенты философии и культуры, от Античности и мастеров Возрождения до экспрессионистов и обэриутов).

Начиная по крайней мере с рассказа «Рождение реки» (1935) Гор с помощью коротких, повторяющихся фрагментов текста моделирует своего рода «гештальты», прозаические периоды, описывающие синкретизм человеческого восприятия, для которого в первую очередь мир природы, но следом и пространство культуры, и общество обретают гармоническое единство. Необходимость такой «примирительной», по преимуществу описательной литературы Гор обосновывает в 1938 году в небольшом эссе «Надо быть уткой»[401]:

Были писатели, которые засушивали фразу, считая, что о новых людях нужно писать аскетическим, лишенным метафор языком. Нечего таить греха – я сам писал аскетически. Я выжимал сок из фразы… <…> Повесть строилась как голый стеклянный дом в стиле Корбюзье. В те годы [в конце 1920-х. – А. М.] я был поклонником этой стремительной, «деловой» и голой прозы.

Чтобы увидеть край, который я любил с детства, я поехал на Дальний Восток. <…> Помню – Катангли. Я еду с пограничниками по узкоколейке на собаках. Гора. И вот из-за горы мы въезжаем в чудо. Я вижу озеро. Половина озера черная, половина – белая. Непередаваемая первобытность. Казалось, озеро висит между деревьев. У меня нет слов, чтобы его передать. <…> Ко мне подходит орочен. В руках его убитая утка. Я здороваюсь. Он улыбается. Я протягиваю ему лист бумаги и карандаш. <…> И вдруг, не окончив, он передает мне лист. – Нет, – говорит он, улыбаясь. – Не умею. Уткой надо быть[402].

«Не бояться писать красиво», искать «красоту и поэзию там, где до них ее не искали» – далее в заметке предсказуемо речь заходит об успехе Пришвина[403] и Паустовского как примерах успешной реализации этой компромиссной установки.

Нейтральную позицию можно было бы счесть проявлением конформности и удовлетвориться этим объяснением, если бы повторяющие ее и подобные один другому прозаические «пейзажи», дословно совпадающие наивные натурфилософские рассуждения героев Гора, весь комплекс адаптивных мер, демонстрирующих последовательное стремление «быть уткой» в литературе, не переходили с минимальными формальными изменениями в «блокадный» цикл стихотворений – и не сохранялись у Гора во всех жанровых формах еще более тридцати лет. Ср., например, повесть «Неси меня, река» (1938):