Блокадные нарративы

Мама не позвала нас в их комнату, и утром она сказала нам, что папа умер. Это было 16 декабря. Я не был удивлен, как это ни вяжется с моей прежней уверенностью, но я ничему тогда не удивлялся. Я потащился на студию и заказал столяру гроб. В столярном цехе, который я хорошо знал, было страшно холодно, и сидело двое знакомых столяров с землистыми лицами. Один из них прежде был толстым, а теперь у него всё пообвисло. <…> Он всё время ругался со мной и огрызался. Тут я решил, что постараюсь дать им как можно меньше. С этих пор мысль о том, что они еще живут, в то время как мой отец умер, не покидала меня и не покидала,как мне казалось, до конца дороги, хотябыло вероятно, что им было недолго жить, впрочем, не знаю, может быть, они и спаслись (147).

Это сочетание крайней неопределенности в описании событий, которую автор объясняет своей неспособностью в тот момент к адекватному восприятию и должному поступку, и результирующей из этого предельной, не допускающей никакой неопределенности беспощадности в самооценке образует системный центр блокадных воспоминаний Зальцмана. Приведенный в заглавии данной статьи оборот подчеркивает этот момент. Зальцман описывает здесь свое возвращение в Ленинград зимой 1955 года, в частности посещение дома одной из своих юношеских возлюбленных:

…Я вышел опять на Аларчин мост, часов в восемь доехал от Мариинского театра до Технологического, перешел улицу и сразу нашел парадную. Я не знал, застану ли Таню или нет. Думал, что, пожалуй, нет, да и фамилии ее нет среди тех, что на двери. Я холодно узнал лестницу, все здесь, как и везде, совершенно не изменилось, только чужое и пропыленное. Но, конечно, именно того, что было, я не мог увидеть, и это было очень естественно[471].

Непосредственное видение, визуальность как таковая оказываются недостаточными, чтобы проникнуть в суть вещей, – здесь Зальцман продолжает оставаться учеником аналитической школы Филонова. Лишь пришедшее осознание своей ущербности, выговаривание того, что автор «не мог», дает ему возможность «увидеть» то, что «было», и перевести в процессе и многократной записи воспоминаний не увиденное и не осознанное тогда в модус вечного и незабываемого существования.

Владимир Пянкевич Немцы в представлениях военного времени и памяти блокадников

Веками немцы в сознании русских представляли иноземцев, Европу. Петербург со времени своего основания выступал в народном сознании городом, воплощающим европейскую цивилизацию, обладавшим «немецким духом». Во время войны и блокады произошло столкновение традиционных и пропагандистских представлений обитателей самого европейского города России о немцах с реальными германцами. После 22 июня 1941 года, когда немцы стремительно приближались и вскоре оказались рядом с Ленинградом, формирование адекватного представления о немцах стало для всех ленинградцев жизненно важной задачей. Эволюция мнения горожан о немцах получила отражение в зеркале «социальных сетей», неформальном коммуникативном пространстве Ленинграда времен войны и блокады. Рассказы очевидцев, слухи, письма, вопросы и обращения к власти, спонтанные высказывания и многое другое играло очень важную роль в условиях острого дефицита официальной информации о реальном положении на фронте, ситуации в городе, необходимости и перспективах эвакуации и т. д.