Блокадные нарративы

Большинство ленинградцев, даже тех, кто враждебно относился к советской власти, с острой неприязнью воспринимали предательские настроения земляков: «Утром сидела с Юриком на бульваре: к нам подсел бывший мой однокурсник, Милорадович, – фиксирует 5 сентября Е. А. Скрябина. – Без предисловий завел разговор о том, как он счастлив, что немцы уже стоят под городом, что их – несметная сила, что город будет сдан не сегодня – завтра. <…> Я не знала, как реагировать на его слова. Мы привыкли не доверять людям. А таких, вроде него, теперь много. С нетерпением ждут немцев как спасителей»[505]. «Я убежден, что большинство против сдачи города врагу, – писал 14 ноября бухгалтер Александр Немцев. – Однако есть и такие, которые ждут прихода немцев. Видимо, надеются на то, что тогда закончится война»[506].

Пронемецкие настроения своих знакомых, сослуживцев горожане объясняли происхождением, имущественным положением, связью потенциальных коллаборационистов с заграницей. Спонтанные предательские высказывания могли быть следствием страха, который человек стремился преодолеть с помощью алкоголя. Так, согласно документам первичной партийной организации Кировского райпищеторга, 6 сентября 1941 года сотрудник райпищеторга, член ВКП(б) Иван Трофимов, находясь в нетрезвом состоянии, говорил: «Вот подождите, мы организуем свою партию и, прежде чем придет Гитлер, всех вас уничтожим»[507]. Пораженческие настроения имелись среди ленинградцев не только в начале войны, но сохранялись и позднее. УКГБ по Ленинградской области располагало компрометирующими материалами на 11 работников Архитектурно-планировочного Управления при Ленгорисполкоме, один из которых, Олег Гурьев, в 1941–1942 годах «высказывал пораженческие настроения, заявляя о неизбежном захвате Ленинграда немцами»[508]. «Все живут надеждами на скорое избавление и верят в него каждый по-своему, – записал 30 апреля 1942 года в дневнике учитель Алексей Винокуров. – Население переносит неслыханные лишения, многие гибнут, но как ни странно, в городе до сих пор еще немало людей, верящих в победу авантюристов»[509]. Фронтовик Владимир Ге записал в дневнике 25 июля 1943 года: «Сегодня даже скептики начинают убеждаться в возможности нашей победы. А ведь было время, когда у многих внутри было тягостное неверие в наши силы. Немцы неумолимо подкатывались к подступам Ленинграда. Паническое состояние в рядах нашей армии не носило единичного характера. Это было пробуждение от нашего благодушия, “шапкозакидательства”»[510].

С первого дня войны в Ленинграде возник ажиотажный спрос на продукты питания. Город стоял в очередях, а немецкая пропаганда порождала иллюзорные надежды на будущее продуктовое благополучие в случае падения Ленинграда: «Сегодня встретила мать Ирины, она шепотом сообщила, что повсюду разбросаны листовки, в которых говорится о необходимости запастись продуктами только на две недели, а затем город будет захвачен немцами. Многие этому верят», – записала 25 августа 1941 года Е. А. Скрябина[511]. «Хозяйки в очередях по секрету передают друг другу, что нужно заготовить продуктов не то на пять, не то на восемь дней, что как “пишет он [то есть враг, наступавшие немцы. – В. П.] в своих листовках, что Ленинград бомбить не будут, а просто займут”, это тоже сведения из немецких листовок, которым охотно верят и которые обсуждаются», – отметила в дневнике 3 сентября М. С. Коноплева[512]. Суждения своего родственника – «скептика» М. воспроизводит в дневнике Аркадий Лепкович: «“Немцы придут к победе, возьмут Ленинград, Москву, создадут правительство, угодное Гитлеру, и кончат войну” и вообще [он] распространяется о хорошей жизни немцев: например, наш рубль стоит 10 коп., а кило хлеба стоит 3 коп., сахар 5 коп. кило»[513]. Катастрофическая нехватка продовольствия, смертельный голод могли вызывать моральную слабость и готовность смириться с захватом города. «Паникеры откровенно высказывают пожелание, чтобы город скорей сдали: “по крайней мере, не будет бомбежки!”, “<…> появятся в продаже <…> белые булки”. Немецкая оккупация у этих тупоголовых, близоруких людей неизменно соединяется с представлением о “белых булках”, ради которых можно пожертвовать всем. Эта психология толпы, к сожалению, охватывает все более широкие круги населения», – записала в дневнике 7 декабря 1941 года М. С. Коноплева[514]. Впрочем, тем, кто ждал немцев и полагал, что враг их накормит, не стоило обольщаться. Часть немецкого армейского командования в сентябре 1941 года задумывалась над тем, что следует проявить знаки доверия в отношении «благожелательно настроенной части населения», признавая необходимость снабжения голодающих горожан простейшими средствами за счет армейских запасов. Однако командование армий «Север» абсолютно категорично не предусматривало кормить целый город всю зиму[515]. Рассматривая будущую судьбу Москвы и Ленинграда, германский фюрер полагал, что «совершенно безответственным было бы <…> кормить их население за счет Германии»[516].