Блокадные нарративы

Так же как в годы Первой мировой войны, немцы распространяли известия о заключении сепаратного мира с Россией. Осаждавшие Ленинград захватчики, заинтересованные в соответствующей реакции блокадников, распространяли прокламации со знакомым старшему поколению горожан лозунгом «Долой войну». В листовках, обращенных к населению города, содержался призыв требовать мирной передачи Ленинграда германским войскам. «Мирные» и «вольногородские» слухи и планы чаще бытовали в неформальном общении образованных горожан, очевидно отражая возросшую во время войны степень свободы и подспудные стремления либерально настроенных интеллектуалов избавиться от сталинского режима и в то же время не оказаться под пятой Гитлера. Характеризуя настроения, существовавшие в интеллигентской среде, блокадник, историк-африканист Аполлон Давидсон отмечает: «Советская власть всем этим людям была чужда, все они от нее пострадали. Но победы Гитлера никто не желал (разве что одна семья, кстати, потомственных аристократов)»[525]. Настроения, разговоры о заключении «похабного» мира с немцами как возможном спасении из безвыходного положения возникали и у отдельных чрезвычайно напуганных, смертельно голодных и проговаривавшихся об этом горожан. У подобных упований не было абсолютно никаких оснований ни с советской, ни с немецкой стороны. Однако часть ленинградцев надеялась, интерпретируя в соответствующем ключе почти любое известие из международного контекста войны. «Вольногородская» молва, очевидно, отражала тайные антисталинские помыслы и либеральные настроения части ленинградской интеллигенции, а также страстное желание прекращения мучений при посредничестве кого угодно. Однако осенью 1942 года слухи о «вольном городе» и «мире» улеглись, а затем окончательно исчезли.

Несмотря на существование пронемецких настроений в городе и даже готовность части его жителей смириться с приходом врага, доминировало неприятие перспективы захвата Ленинграда. Со страхом и волнением горожане ждали будущего, предполагая худшее и надеясь на лучшее. Г. А. Князев записал в дневнике 16 сентября: «Ленинград готовится к боям на улицах, площадях, в домах. Чему мы будем свидетелями? Настают самые трудные дни и часы. Неужели это агония Ленинграда?»[526] «Я боюсь лишь прихода немцев, но я уверена, что они не будут в Ленинграде», – записала 18 сентября, в письме эвакуировавшейся сестре универсантка Людмила Эльяшова[527]. Об этом же свидетельствует студентка С. И. Готхарт: «Несмотря на то, что бои шли совсем радом, большинству людей, которых я знала, не верилось, что Ленинград могут сдать немцам. Это не громкая фраза. <…> Конечно, боялись, что немцы могут прорваться в город, и в то же время не верили в это»[528]. Десятилетия спустя, возможно переоценивая свое и чужое спокойствие, фронтовик Григорий Ястребенецкий вспоминает: «Удивительно, но даже позже, когда немцы уже стояли под Ленинградом, ни у меня, да и у тех, с кем я общался, не было никакого беспокойства, что город будет сдан немцам»[529].