Блокадные нарративы

Однажды при заготовке дров увидела пленного немца с черным от голода лицом, безумными глазами, в лохмотьях, – вспоминает работавшая в строительном управлении Мария Фетинг. – Мне стало его очень жалко. Я поехала в город, выкупила вперед на день буханку хлеба по карточке и привезла ему. Когда я протянула ему хлеб, он прижал его к груди, а на лице его отразилось удивление и даже страх – он не мог поверить в свою удачу, спасение, в реальность этого щедрого и неожиданного дара. В этот момент я думала, что и наши военнопленные где-то так же голодают[557].

Чаще других милосердие ко вчерашнему врагу проявляли женщины и дети. С последними пленные иногда «расплачивались» самодельными игрушками: «Уже с конца войны в городе стали встречаться группы пленных немцев, исхудавших и плохо одетых, – вспоминает блокадница Наталья Кочеткова. – Однажды, когда мама дала им немного хлеба и папирос, мы с Борей искренно возмутились: “Они же наши враги!” Ведь слово “немец” было самым страшным во время войны. А мама спокойно и просто объяснила: “Они же люди, и им тоже плохо”»[558]. «Я живу у мачехи, – вспоминает подростком пережившая блокаду Алефтина Павленко, – …слышу тихий стук в дверь черного хода. Открываю. Передо мной стоит немец. Мне не страшно. Он протягивает мне безделушку, сделанную своими руками, и просит кушать. И хотя в доме на счету каждый кусок, я протягиваю ему кусочек хлеба. Мне человека жалко»[559].

«Напротив нашей школы после войны пленные немцы работали на разборке разбомбленного дома, – рассказала в интервью 2008 года Ирина Скрипачева. – Мы ходили мимо них, они просили есть, и мы норовили потихоньку их подкормить»[560]. Подростком встретившая войну Эльвира Супруненко и ее подружки по женской школе «кормили» пленных немцев, которых ежедневно конвоировали мимо школы на Васильевском острове. Сначала девочка отдала пленному свой кусок дуранды (жмыха), на другой день – домашний завтрак[561].

Накануне и в течение всей осады немцы вели против жителей города пропагандистскую войну, запугивая и одновременно порождая призрачные надежды и мифологизированные представления о реальности. Однако достичь в этой информационной войне значительных результатов им не удалось. Среди ленинградцев имелись антисоветские, прогерманские, антисемитские настроения. В начале войны, накануне блокады наблюдался определенный рост таких настроений. Однако, выходя за пределы межличностного общения, бытовавшая в городе пронемецкая молва не приводила к каким-то серьезным политическим последствиям. Слухи, разговоры не стали основанием, катализатором каких-либо политических действий, социальных беспорядков, открытого протеста, на которые рассчитывали осаждавшие город немцы.

За относительно недолгий, но бесконечный в сознании ленинградцев период войны и блокады пропагандистский облик немца – товарища, собрата по классу, так же как и портрет высококультурного человека, трансформировался в образ безжалостного и смертельно опасного врага. Однако после блокады и войны вновь произошла невероятная эволюция этих представлений. Ленинградцы, пережившие смертельный голод и холод, ужас бомбежек и обстрелов, вновь стали воспринимать немцев, оказавшихся в советском плену, поразительно доброжелательно, участливо подкармливая тех, кто совсем недавно был причиной их нестерпимых страданий и гибели самых близких людей.

Борис Равдин Блокада Ленинграда в русской поднемецкой печати 1941–1945 годов (фрагменты)

Основные источники

За годы Второй мировой войны на ее Восточном фронте, а также в Германии, Болгарии, Дании, Италии, Сербии, Финляндии, Франции, Чехии с первой половины августа 1941 по 7 мая 1945 года было издано более четырехсот наименований газет и журналов на русском языке как разовых, так и издававшихся на протяжении почти всех четырех лет войны.

Большая часть такого рода изданий приходится на вторую половину 1942–1943 годов, когда Ленинградская блокада уже не стояла в списке приоритетного внимания, когда первоначальный ленинградский информационный ресурс практически был исчерпан или трансформировался.

В пропагандистском отношении начало операций Германии на Восточном фронте – это преимущественно период листового материала, листовок, предназначенных для переброски на территорию противника[562]. Позднее возникла потребность в периодической печати.