Блокадные нарративы

У Гинзбург раскаяние тесно связано с актом творения, поскольку оно помогает восстанавливать целостность фрагментированной реальности, что является одной из главных задач искусства, если следовать Марселю Прусту[245]. Она пишет: «Раскаяние – один из самых мощных механизмов воображения и памяти, вырабатывающий представления, подробные, необратимые, ужасные именно тем, что когда-то представляемое было в нашей власти»[246]. Представления мучают нас в настоящем, но принадлежат прошлому, поскольку ничего невозможно исправить. Таким образом, «предметы раскаяния», как и объекты искусства, имеют двойную темпоральность[247]: параллельно жизни, прожитой в реальности, человек представляет ту жизнь, которая могла бы состояться, прояви он волю к поправке этой жизни: «Структура его плачевной жизни удваивается теперь другой структурой с воображаемыми и неосуществленными поправками»[248].

В «Рассказе о жалости и о жестокости» вина и раскаяние вовлекают Оттера (его имя напоминает одновременно транслитерацию французских слов l’autre «другой» и l’auteur «автор») в «разговор с самим собой», который он обещает довести до самого конца: «Он знал, что придется договорить его до конца»[249]. В следующих разделах я разбираю этот разговор, обращая отдельное внимание на то, как приемы повторения, систематического анализа и метафорического повествования помогают Оттеру осознать его вину.

Круги и повторение

Хотя «Рассказ о жалости и о жестокости» повествует о прошлом в жестком аналитическом ракурсе, он полон круговых движений и повторений, которые имитируют спутанность и помутнение сознания. Черновой вариант, который Гинзбург не готовила к публикации, искушает счесть такую структуру следствием посттравматического состояния – знаком того, что прошлые переживания еще не могли быть вполне включены в текущий процесс самоосознания. Однако в своей обычной манере автор вводит псевдофиктивного персонажа по имени Оттер и говорит о нем в третьем лице, и потому было бы наиболее логично связать повторения с трудностями, которые преодолевает сам Оттер, «прорабатывая» мучающие его отношения с теткой. Гинзбург дистанцируется от этого персонажа[250].

Мы можем убедиться, что круговое движение является умышленной нарративной структурой: у Гинзбург оно часто возникает как символ и троп не только в этих двух историях о раскаянии, но и в более крупных произведениях – «Возвращении домой» (1929–1936) и «Мысли, описавшей круг» (1934–1936 или 1939), сами названия которых отсылают к такому виду движения. Шире всего Гинзбург использует символику круга в «Записках блокадного человека», где он обозначает уже саму блокаду и тот повторяющийся цикл каждодневных действий, которые блокадный человек должен выполнять, чтобы выжить, а также замкнутость, на которую обречен герой и которую тем не менее он пытается прорвать посредством социального, коммунального акта письма[251]. Повествование завершается запоминающимся пассажем о том, что только письмо помогает разорвать этот круг: «Написать о круге – прорвать круг. Как-никак поступок. В бездне потерянного времени – найденное»[252]. Это предложение Гинзбург с отсылкой к Прусту начинает работать как афоризм, который выходит за рамки блокадного контекста: написать о любом круге – значит прорвать его.

И все же, обозначая ловушку, круг символизирует и определенную систему значений. Так, в «Рассказе о жалости и о жестокости» Оттер жаждет снова вступить в круг каждодневных действий, которые он выполнял для того, чтобы тетка осталась в живых. Хотя сама эта жизнь была чудовищной, эти принудительные действия придавали ей связность и наделяли смыслом: «Это был быт, мучительный и скудный, но быт – связь вещей, в котором помойное ведро, и коптилка, и разной величины сковородки – все имело свое значение»[253]. Сам Оттер сознает, что есть нечто успокоительное в связности и привычности такого круга, как бы ни хотелось его разорвать[254]. Предположительно можно рассматривать кольцевой нарратив в тексте не как знак посттравматического состояния, но как структуру, которая утешает Оттера тем, что в происходящем все же есть некий смысл.

Понятие повторения помогает разобраться в странной завязке «Рассказа о жалости и о жестокости»: