Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости

Красный монастырь, конечно, – особый случай. Большинство монастырских храмов по размаху и рядом не стояли с базиликами Шенуте и его последователей. Кто-то не имел средств для столь масштабных украшений, другие не хотели делать этого из принципа. Пахомий беспокоился, что разум монаха начнет «спотыкаться» от всей этой красоты, если обращать на нее слишком много внимания, а цистерцианцы XII века, как известно, настаивали на абсолютно голых поверхностях в храме, дабы легче было размышлять, используя образы духовные. Глубоко вникнуть в эстетику монастырских церквей очень сложно, поскольку совсем немногие сохранили изначальный вид, да и в принципе монастыри с трудом идентифицируются археологами. Раннесредневековые церкви часто перестраивались и расширялись в последующие века, многие погибли или были частично разрушены в пожарах, землетрясениях, военных действиях, перепланировках, экологических бедствиях, а многие оказались просто заброшены.

И все-таки археологам удается немного заглянуть в это прошлое. Монастырская церковь в Хирбет эд-Деир вырезана в скальной пещере в нескольких милях к юго-западу от Вифлиема, и весь пол покрывают мозаичные «ковры», и яркие фрески соседнего монастыря Хирбет эль-Кунейтира проглядывают кое-где на тех фрагментах, переживших набег грабителей. В церквях двойного аббатства Уирмут-Джарроу, обиталище Беды в Северной Англии, сохранились фрагменты скульптуры, штукатурки и витражного стекла. Создается впечатление, что эти пространства были богато украшены в динамичном стиле, который парой столетий ранее вполне нашел бы отклик у монахов Красного монастыря. Уже после завоевания Иберийского полуострова Омейядами одна монашеская община строила церковь в Толедо (Санта-Мария-де-Мельке). Они восприняли левантийский архитектурный стиль, принесенный новой правящей прослойкой, но в некоторых отношениях сохранили верность предшествующим традициям, так что до недавнего времени археологи на основании сохранившихся кусочков внутреннего убранства относили постройку к более раннему времени, настолько точно она соответствовала господствовавшему в предыдущие века стилю {5}.

Зрение играло критическую роль в когнитивных практиках монахов, но не стоило сбрасывать со счетов и другие чувства. Ритуалы, происходившие в этих самых церквях, использовали разные мощные стимулы – звуковые, обонятельные, двигательные и даже вкусовые. Эти сенсорные стимулы задействовали не просто для красоты – они играли важную роль в партнерском взаимодействии ума и тела. Переплетение чувственных воздействий вплотную приближало участника ритуала к многогранности Бога и сотворенной им вселенной. Кроме того, с их помощью происходящее врезалось в память {6}.

Аналогично и тексты создавались с тем расчетом, чтобы порождать межсенсорный опыт, пусть даже в большинстве своем они лишь намекали на ощущения, а не вызывали их физически. Кассиан и другие монахи жаловались, что не могут выкинуть из головы кое-какие истории, но они все же не считали, что увлекательное повествование – это плохо, ибо уважали древний анагогический принцип: практика представления абстрактных концепций в доступной чувственной форме помогает усваивать и запоминать сложные комплексные идеи. Христиане же проявили особенный интерес к тому, как именно сенсорную суггестивность в текстах можно использовать для трансформации сознания {7}.

Эти представления, описанные одним историком как «нутряное видение» и «плотское воображение» поздней Античности, превосходно отражены в житиях. Вне зависимости от того, были то жития общины Ближнего Востока, Средиземноморья или Северо-Западной Европы, все агиографы придерживались одной стилистической стратегии: встраивать теологические, политические и этические тезисы в рассказ о человеке или людях, способных вызвать отклик у читателей и слушателей. Многие житийные нарративы разворачиваются как живое представление: здесь и бодрый экшен, и минималистичные, но запоминающиеся декорации и бутафория, и сильные монологи, здесь комедия, конфликт и «чернуха». Авторы жизнеописаний намеренно отходят на задний план, словно то, что они выкладывают перед читателем, происходит совершенно без их участия {8}.

Один из образчиков такого незабываемого яркого стиля, изначально написанный на греческом в VII веке, знакомит нас с одной святой глазами некоего монаха по имени Зосима в момент, когда тот странствует по Палестинской пустыне:

После 20 дней пути он однажды приостановился и, обратившись на восток, стал петь шестой час, исполняя обычные молитвы[129]: во время своего подвига он, приостанавливаясь, пел каждый час и молился. Когда он так пел [псалмы], то увидал с правой стороны как будто тень человеческого тела. Испугавшись и думая, что это бесовское наваждение, он стал креститься. Когда страх прошел и молитва была окончена, он обернулся к югу и увидел человека, нагого, опаленного до черна солнцем, с белыми, как шерсть, волосами, спускавшимися только до шеи. Зосима побежал в ту сторону с большою радостью…