Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости

Это размышление и оригинальное, и нет. Рабан основывает его на целом своде толкований IV–VIII веков, происходящих из Северной Африки, Италии, Испании, Галлии и Англии, и, строго говоря, корни его рассуждений уходят еще глубже, так как у его источников были свои источники. Так работала средневековая экзегетика: при толковании священных текстов необходимо ссылаться на авторитеты, которые в свою очередь тоже опирались на авторитеты. Как сказал один монастырский писатель, нельзя просто взять и подогнать Библию под свой взгляд на мир {29}. Однако оставить личный след в комментаторской традиции можно, что и сделал Рабан и многие другие экзегеты.

Например, он вплел в свое рассуждение нить антииудейской полемики (его источники вовсе не напирали на это), предположив (через Кассиодора), что едоки свинины из Псалма 16 и контрагенты Понтия Пилата из 27 стиха Матфея говорят об одном и том же: евреи передали порок в наследство своим детям. К началу Средних веков типичный христианский толкователь внимательно изучал Ветхий Завет, выискивая знаки недостаточно хорошего служения Богу еврейского народа, ибо через этот аргумент христианство утверждалось в качестве истинного пути спасения. Впрочем, в период написания «Природы вещей» в 840-х годах голос Рабана звучал очень сдержанно на фоне современников. Каролингские императоры, патроны Фульдского аббатства и правители большей части Западной и Центральной Европы, строили свое королевство на идее избранного народа по аналогии с народом Израилевым и весьма недвусмысленно поддерживали своих еврейских подданных. Иудеям покровительствовали при дворе и даже ввели особую должность – что-то вроде специалиста по еврейско-христианским отношениям. Императоры намеренно противопоставляли эти меры яростным протестам – дескать, иудеи и христиане должны вести строго раздельный образ жизни. Как раз Рабана критиковали за чтение и цитирование иудейского историка Иосифа Флавия и вообще за интерес к еврейской экзегетике {30}.

Приведенный фрагмент также отражает краеугольную цель Рабана – показать, что даже простые на вид компоненты вселенной можно интерпретировать многими способами. Все вещи из его книг и окружающего его материального мира – даже свиньи – не так просты и прямолинейны, как кажется, они перевоплощаются, они многолики. Соответственно, тут требовался гибкий подход к изучению. Конечно, в размышлении Рабана метафоры свалены в кучу, а его этимологические изыскания по сегодняшним меркам не выдерживают никакой критики. Он берет примеры из биологии, истории и теологии, ни одну из этих дисциплин толком не зная. Но его увесистый труд – всего лишь отправная точка, а точнее, скопище отправных точек. Всегда остается поле для дальнейших исследований по любому из затронутых им предметов. Рабан не исчерпал все возможности даже со свиньями: тремя веками ранее газские отшельники Варсонофий и Евфимий обменялись письмами, где сопоставили несколько из приведенных выше библейских цитат с совсем другими пассажами о свиньях, причем их благочестивое размышление было посвящено проблеме нежелательных мыслей {31}.

Вселенная слишком велика, чтобы какой-то один текст или одно благочестивое размышление могло охватить ее целиком, и какой бы логический порядок ни навязывал человек миру, эта логика никогда не была абсолютной. Мыслители поздней Античности и раннего Средневековья понимали это. Аналитический стиль meditatio отличался беззастенчивой субъективностью. Снизошедшие на аналитика откровения формировались в зависимости от избранных им путей познания {32}.

Кроме того, практика благочестивых размышлений была предприятием коллективным. Это применимо к любой культуре в принципе: ресурсы в нашем распоряжении и вопросы, которые мы ставим, всегда будут зависеть от окружающего нас мира. Но особенно это применимо к монастырям, где было принято думать сообща. Гертруда, вместе со своей матерью Иттой основавшая аббатство Нивель и ставшая там настоятельницей, выучила наизусть почти всю Библию и немалое количество сложной экзегетики. И сделала она это затем, подчеркивает автор ее жизнеописания, чтобы передать все свои знания подопечным монахиням. Аббаты и аббатисы не всегда превращали личные библейские изыскания в повод для обучения, но многие монахи и монахини в любом случае делились друг с другом вопросами и идеями.