Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Да ещё ведь запоминаются больше те усилия, которые дали внешний результат. А сколько бывало усилий безплодных, поисковых! В одно такое ложное направление втравил нас Стива Ростропович. Прикасаясь к моей жизни, он долго недооценивал, насколько тут всё взрывное. Осенью 1968, возвращаясь из Европы, думал – что бы мне подарить к 50-летию? и купил, и безпечно повёз (и без препятствий провёз через границу, его не проверяли тогда!) – крутилку, мы так и не знали ей названия, – делающую с машинописного отпечатка на специальной бумаге много копий. Стива считал, что так открывает мне прекрасную возможность самопечататься в СССР! И мы с Люшей действительно ухватились за эту игрушку, ставили с ней опыты, замышляли, как будем этаким способом делать тираж «Архипелага» 100–200 штук. (Тогда мыслилось, что всё это будем самоиздавать в стране.) Запасались бумагой, заказывали Стиве, что ещё добавочное привезти с Запада, он привозил. Но поняли, этой работы нам не поднять. И потом уже не знали, как с этой крутилкой разделаться, кому б её передать для листовок.

Люша сама искала упущенные мною возможности встреч, связей, помощи, консультаций. Настолько была увлечена моей работой и эхом на неё в обществе, что в 1968 сама придумала, собрала, выпустила самиздатский публицистический сборник «Слово разрушит бетон».

Исходя только из удобства организации, всё переключая и переключая на Люшу, я перевёл на неё и встречи с Ю. А. Стефановым, специалистом по Дону, по старой русской армии, – человеком уже настолько чужим ей и её кругу, что никогда не пересеклись бы их пути, не привелось бы им разговаривать. В напряжении борьбы организация дел настолько ясно вела нас, что я забывал думать об инакости почвы, в которой Люша взросла и из которой вырваться не в состоянии. Донская тема была Люше как бы социально полярна и неинтересна – а стала врываться в нашу жизнь с разных сторон и в разных явлениях: то – через крюковское наследство, то – через исследование И. Н. Томашевской о Шолохове; то появлялся внезапно донской художник и приносил мне в подарок «Донскую волну» – новочеркасский журнал Крюкова в 1918–19 годах, – и опять через Люшу; то несли нам подробные карты Дона со всеми хуторами – и Люша же устраивала копировку; то надо было обрабатывать срочные донские материалы от С. Старикова – и опять же не кто, как Люша спасала. (Всё донское – см. очерк 14.)

Так самоотверженна, действенна и незаменима была Люша, что в начале 1968, всё более подумывая, что меня может не стать внезапно, а как же сделать, чтоб работа моя продолжала и после меня докручиваться и написанное донеслось бы до будущего, – я стал примеряться, не сделать ли Люшу своим литературным наследником, – и мы с ней уже выясняли через знакомых юристов: какие шаги можно сделать даже в советских условиях, при враждебности власти ко мне. Это оказалось совсем не просто, затянулось: по советским законам государство могло «принудительно выкупить» (отобрать) авторское право умершего.

И ни разу за первые четыре года нашей работы между нами не возникло объяснения, – когда всё хорошо, ведь люди не объясняются: как она всю мою работу понимает? – так ли, как я? Зачем она всё это делает? Я понимал по-своему, она по-своему, а работали ладно, дружно, без запинки. Такая была в те годы нечеловеческая сжатость, что кроме прямых дел поговорить ни о чём не оставалось. Однажды по какому-то поводу, в позднем удивлении я спросил её: разве не для дела она всё делает? не для той Большой цели (никогда, впрочем, между нами не названной)? Она откровенно ответила: нет. Просто – для меня, чтобы мне помочь. Но и конечно захватывало её, что книги бороздят умы. Этих мотивировок Люше было годами довольно, чтоб не иметь надобности разглядывать мою дальнюю цель. А я – принял это совсем как новое, и опечалился.