Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Ещё с надеждой приняла Люша стопочку рукописных тетрадок «Августа». Она любила этот момент и эту роль свою – первой переводить на машинку мою работу. Но что это? Глава за главой вываливались из её рук: «Просто непонятно, зачем это всё написано?» (Это – от многих я слышал из культурного круга, даже от Е. Зворыкиной: зачем это всё ворошится, старое, Четырнадцатый год, царское время, – кому это нужно?) Но без колебаний провела операцию с «первочитателями» (надо было рассылать, востребовать, передавать экземпляры, и всё с быстротой и неразглаской) – и восхищение многих стало её с «Августом» примирять. Потом, как бы по инерции и опять своей энергии не щадя, стала Люша комплектовать и сборник самиздатских статей «“Август Четырнадцатого” читают на родине» – отчасти, может быть, в споре со мной, надеясь, что баланс статей подтвердит её взгляд.

Но когда в феврале 1972 я предложил ей печатать Письмо Патриарху – она впервые за всё наше сотрудничество открыто взбунтовалась, отказалась, и в этот момент была сама собой, стряхнула завороженность: на седьмом году нашей работы обнажилось, что думаем мы – по-разному.

И что же – по-разному? Против чего именно взбунтовалась Люша? Что в моём Письме Патриарху так возмутило образованное общество? Разве – его обличительный тон? так к нему привыкли. Обида ли за неприкасаемость Патриарха? О нет. А вот что, наверное: в моём письме говорилось не об отвлечённых вопросах религиозного духа, но православие приглашалось вдвинуться, и со всем своим церковным бытом, – в реальную жизнь. Это уж было чересчур, уж так много православия образованное общество принять не могло. Его единосердечную поддержку, какою я незаслуженно пользовался до сих пор, именно «Август» и «Письмо» раскололи – так что за меня оставалось редкое меньшинство, и предстояло ему плотность обрести ещё в долгом росте поколений и слоёв.

А Люша – мучительно двоилась: не могла она остаться без влияния круга всей своей жизни – и вместе с тем любила она наше совместное рабочее движение и ощущала его добротность. Да и – не во взглядах дело: Люша была из тех преданных и цельных натур, кто не нуждается каждый шаг свой освещать идеологическим фонарём. И после этого бунта с «Письмом» – она снова вернулась, тянуть, где посильно ей. Правда, уже несколько лет, как какие-то части и области нашей совместной работы начинали от неё отходить. Некоторые нововстающие предприятия и действия возникали уже вне её круга и ведения, например подготовка «Из-под глыб». И к делу литературного наследства, не оконченному нами, я более не возвращался.

А разворот «Октября Шестнадцатого» приносил столько новых запросов, каких предвидеть было нельзя, пиша и выпуская «Август». Лишь здесь впервые обнаружилось, что надо исследовать не только Первую Мировую войну, но – общественные течения России с начала века, и обширную персоналию от монархистов до меньшевиков, и государственную систему, и рабочее движение, и даже полный перечень петербургских заводов с нанесением их на карту города. И многие связанные с этим запросы, работы и передачи хлынули опять через Люшу. Иногда я её связывал с теми, кто справки даст, как профессор П. А. Зайончковский, но в большинстве она сама теперь искала пути, выбирала консультантов в зависимости от разнообразных моих вопросов – и даже имён тех консультантов я не знал и не спрашивал (и не знаю, кого благодарить). Тут на помощь был призван абонемент Лидии Корнеевны в Ленинской библиотеке (то есть редкое право брать книги на дом, она ещё была тогда членом Союза писателей) – и, открыто контролю ГБ, брались и брались книги явно для моей работы, да мы по телефону и не скрывали: в Жуковку, в опальный флигель Ростроповича текли и текли они.

Наконец роль Люши в моей борьбе стала уже нестерпимой для КГБ, и языки опасности полыхнули прямо на неё. В конце 1972 «неизвестный» напал на Люшу в пустом парадном (и подстроили же, обычно там сидит стукач-швейцар), повалил на каменный пол и душил. Люша растерялась, не закричала. Потом вырвалась, он убежал. Близкие строили предположения, что, может быть, это патологический тип. Но – весь двор под просмотром ГБ, напротив в двадцати шагах – их контора. Все криминальные знакомые Чуковских и сама Люша изучены, иссмотрены много раз, и время прохода известно. Кажется, было ленивое милицейское разбирательство, – ни к чему.